Тео не сразу осознала значение этой картины. Затем она тяжело задышала. Ее взгляд медленно сфокусировался на Венере, и тут она поняла.
– Ты надела мое платье! Мое платье, – задыхаясь, прошептала она.
Это было даже не платье, а белый, расшитый золотом наряд, который она надевала в свой день рождения в Ричмонд-Хилле! Этот прекрасный наряд она так любила, что никогда не носила с тех пор, а хранила его завернутым в ткань в кедровой коробке! Она закрыла глаза от головокружения: темные коричневые руки и коричневая колонна шеи на фоне белизны этого платья – это было ужасно. Тошнота подступила к горлу, ее лицо исказилось.
– Сними его, девка! – задохнулась она, ее руки сжимались и разжимались на дверной ручке.
Венера не двигалась, ее тонкий рот изогнулся, щеки пылали темно-алым. Тео метнулась вперед:
– Что у тебя на груди, что ты прячешь?
На секунду девушка съежилась, крепко сжав руки у горла. Затем ее подбородок вздернулся, губы разжались в злобной улыбке. Она опустила руки – на ее темной груди ярко сверкало бриллиантовое ожерелье Аарона.
Ярость захлестнула Тео. Если бы она могла убить, она бы сделала это. Ударив Венеру по лицу маленькими распухшими кулачками, она потащила ожерелье с такой силой, что застежка разорвала коричневую плоть.
– Ты подлая! Я ненавижу тебя, я ненавижу тебя! – Ее голос надорвался, комната закружилась вокруг, и она упала на пол, головой вперед, прижимая ожерелье к щеке.
Слуги нашли ее лежащей там, съежившейся и неподвижной. Они испугались и осторожно перенесли ее на кровать.
Когда Джозеф вернулся домой, она была в сознании, но ее мучили сильные боли. Джозеф сидел на кровати и нервно поглаживал ее руку. Он был обеспокоен и расстроен и не мог понять, что произошло, пока Феба, повариха, вертевшаяся рядом, не заметила с мрачным удовлетворением:
– Похоже, что ребенок на пороге, хозяин. Вам лучше послать за мома Кло в Клифтон. Миссис очень плохо.
Джозеф вздрогнул:
– Ты думаешь? Пошли за Помпи немедленно, скажи ему, пусть мчится в Клифтон. Скажи ему…
Тео открыла глаза.
– Нет, Джозеф. – В ее шепоте было такое отчаяние, что это остановило его. Он неуверенно повернулся к ней. – Я не рожу сейчас. Нет. Не раньше мая, когда папа будет со мной.
Феба хихикнула, пожав своими толстыми плечами:
– Вы не можете остановить его, миссис, когда он хочет прийти.
Тео лежала очень тихо. Внутри ее измученного тела собиралась воля, она сознательно призывала силу, способную остановить роды. Боль уменьшилась.
– Джозеф.
Он быстро наклонился:
– Что, моя бедная маленькая Тео?
– Настойку опия, – прошептала она, – большую дозу, сейчас. И не посылай за мома Кло. Я не подпущу ее к себе. Я не собираюсь рожать. Не сейчас.
И она не родила. Еще три дня и три ночи она лежала на кровати почти неподвижно. Боли постепенно замерли.
На пятый день после кризиса Теодосия села, и Джозеф с облегчением обнаружил, что она чувствует себя гораздо лучше. Он придвинул стул к ее кровати и решил поговорить о происшедшем.
– Венера все мне рассказала, моя дорогая, и я был очень сердит на нее. Я сказал ей, что она некоторое время не будет служить в доме. В наказание она останется в негритянской деревне, пока не поймет, что натворила.
Тео смотрела на него в изумлении:
– Но, Джозеф, – неужели ты не понимаешь, что она сделала? Она не должна оставаться на плантации. Я хочу, чтобы ты продал ее. О, как ты не понимаешь – эта девушка ненавидит меня.
– Это неблагоразумно, Тео, – сказал он терпеливо. – Эта девушка не собиралась красть твои вещи, у нее слишком много здравого смысла для этого. Она просто примеряла их; очень дерзко, конечно, но едва ли это можно назвать преступлением. Она очень хорошенькая для негритянки и, смею сказать, обладает женским тщеславием, как и другие представительницы ее пола.
Тео тяжело опустилась на подушки, в глазах у нее стояли слезы. Неужели он не понимает, что платье и ожерелье были не просто случайными вещами из ее большого гардероба. Венера это знала, вот почему она выбрала именно их. И теперь они были осквернены.
Но объяснять это было бесполезно: Джозеф никогда не поймет. У нее не было сил спорить с ним. Однако одну вещь она должна была сказать:
– Я полагаю, ты поступишь с Венерой так, как захочешь, кроме одного: она никогда не будет служить в доме, который занимаю я, никогда. – Она помолчала минуту. – Джозеф, я думаю, папа может прислать мне французскую горничную. Я бы хотела говорить с кем-то по-французски. И также французского повара, может быть. Ты знаешь, что у губернатора Дрейтона французский повар и у некоторых друзей твоего отца в Чарлстоне, – добавила она быстро.
– Что тебе не нравится в стряпне Фебы? – спросил он недовольно.
«Действительно, что? – подумала Тео. – Помимо того, что она никогда не готовит ничего, кроме риса, жареной свинины и зелени, плавающей в жире».
– Феба готовит достаточно хорошо, Джозеф, но иногда нужно что-то более изысканное, я имею в виду, когда мы принимаем гостей. Я думаю, что папа смог бы добыть нам повара, – сказала Тео, уже обсудившая это с Аароном.
Джозеф молчал. Он порицал ее явную неспособность справляться с неграми и считал глупым привозить дорогих белых слуг с Севера, но, с другой стороны, нельзя перечить женщине в ее положении, и к тому его тщеславие щекотала мысль о французских слугах.
Он зажег толстую черную сигару, откинулся на спинку стула и сменил тему:
– Когда твой отец приезжает на Юг? Ты знаешь?
Она неожиданно улыбнулась, ее напряженные глаза смягчились.
– Конечно, я знаю.
Бессознательно она коснулась груди, и Джозеф увидел уголок письма через открытый ворот ее ночной сорочки.
Гнев охватил его. Он нетерпеливо постучал ногой.
– Так когда?
– Первого мая. До родов еще останется много времени. В любом случае дитя не должно появиться до середины месяца. – Она отвернулась, добавив очень тихо, как бы для себя: – Я знаю, что я не переживу это, если его здесь не будет.
Джозеф выпустил струю дыма.
– Это ерунда, Тео! Смешно! Какое он имеет к этому отношение? Нескромно, когда в такое время рядом находятся мужчины. – Он швырнул сигару в камин и хмуро посмотрел на нее.
Почему она всегда должна отличаться от других женщин? Почему она не может принять это нормальное женское дело естественным образом, как миссис Элстон, и его сестра, и все другие женщины, о которых он слышал? Они держались в подобных ситуациях как можно незаметнее, не суетясь, пока в нужный момент тихо не исчезали с мужских глаз, чтобы появиться потом с новым прибавлением к семье.
Правда, иногда они больше не появлялись. Джозеф вдруг вспомнил, что его кузина Мэри умерла при родах. Накатившаяся волна страха погасила его раздражение.
