— Прошу вас, — пробормотал судья, указывая на скамью с другой стороны стола. Он чувствовал, что не владеет ни собственным голосом, ни телом, и не знал, чего в его словах было больше — иронии или отчаяния. Однако он приободрился, увидев, что его поняли правильно.
Собственно говоря, иезуит был не намного трезвее. Они обменялись несколькими словами и погрузились в молчание. Глядя прямо перед собой, оба думали об одной и той же женщине, и оттого, что они знали это, их печаль казалась смешной, а апатия нелепой. Они должны были, скорее, драться на дуэли либо покончить с собой из-за потерянной любви или невозможности спасти любимую женщину.
Из состояния прострации их вывели отдаленные крики и топот множества ног.
По мере приближения к площади стенания становились громче, в них вплетались пронзительные крики и звяканье колокольцев…
Узкую улочку, которая вела к площади со стороны восточной окраины города, заполнило настоящее человеческое стадо — шумная и безликая толпа людей разного возраста. Молодые и старики безжалостно бичевали себя, не забывая осыпать ударами голые спины тех, кто тащился впереди.
Розовые лепестки, еще кое-где оставшиеся на измочаленных ветках, которыми эти люди хлестали себя, выглядели, по меньшей мере, странно и неуместно.
— Венчиковый терн, — произнес Жаспар. — Под цветком находятся маленькие шипы…
Когда хвост процессии поравнялся с постоялым двором, судья и иезуит признали в последнем страннике шевалье д’Ирэ. Лупить его терновыми ветками было некому, и он, осознавая свой позор, стучал себя в грудь и кричал, что он — недостойнейший из недостойных. Тем не менее от имени своих собратьев он обратился к толпе, которая жадно ждала разъяснений.
— Сторонники Очищения уничтожены! Смерть лжепророкам! Это развратники, завистники, клятвопреступники, опора Сатаны! Позор им! Они будут ввергнуты в зыбучие пески ада! Слава Господу нашему! С его благословения родился новый религиозный орден — Недостойные Пролитой Крови. Его сторонники перед вами, на этой площади!
— Вы хотели знать, верю ли я в дьявола… — шепнул иезуит Жаспару. — Вот вам мой окончательный ответ: да! — и он указал пальцем на шевалье д’Ирэ.
— Недостойные, — продолжал оратор, — униженно признают себя мерзкими отбросами, грязью, экскрементами. И они берут на себя все чужие грехи, чужое распутство и отсутствие веры! Они каются за все колдовские преступления, совершенные в округе!..
— Началось, — прокомментировал Бенедикт.
— Недостойные Пролитой Крови жаждут дать решительный бой абсолютному злу! Я имею в виду женщину с растрепанной бородой!
— Вот уж абсолютное зло! — хмыкнул кто-то в толпе. — Это ж баба!
— Именно так! — тут же парировал шевалье. — Бородатая женщина считает, что ей позволено присваивать себе мужские атрибуты!
Толпа осуждающе зароптала.
— …Господь пожелал, чтобы было два пола. Сначала он создал мужчину, а потом женщину, чтобы она составила ему компанию. Но Ева возжелала знаний Адама, и это привело к падению обоих!
Волна нервного возбуждения прокатилась по толпе потомков Адама и Евы. Один из горожан коснулся небритой щеки стоявшего поблизости Недостойного и перекрестился. Мамаша-трактирщица протянула сторонникам шевалье круглую буханку хлеба, но те отказались принять ее. (Женский пол ничего не понимает в духовной сфере.)
— Неужели Ева была бородатой женщиной? — спросил мальчик из толпы.
Захваченный врасплох, шевалье промямлил:
— Да… в некотором смысле… можно было бы сказать, первая женщина.
— Значит, бородатая женщина похожа на первую женщину! — заключил свежий мальчишеский голосок.
Тряхнув грязной спутанной шевелюрой, шевалье поднял руку, призывая собравшихся на площади к порядку, и замогильным голосом поведал:
— Скоро состоятся… сеансы публичного изгнания бесов!
— О! И кто же будет их проводить? — поинтересовались из толпы.
— Наши братья, сведущие в этом деле.
— А что они будут делать?
— Искоренять зло, поселившееся в телах людей!
— Где?
— В пещере Зазе!
Появившийся кюре — похоже, он только что встал из-за стола — был сражен увиденным наповал. Католическая религия в опасности! Он со всех ног помчался в ризницу церкви Святой Благодати и вернулся с полным горшком святой воды. «Сегодня повторится 15 августа! — решил он. — Народ нужно освятить с головы до пят!» И, чтоб слова не расходились с делом, кюре начал кропить своих прихожан. Недостойные тут же запротестовали против такого обращения. Католическое рвение священника смывало с них благородный налет всеобщего греха. А кроме того, святая вода оказалась холодной!..
Кто-то спросил, придет ли в пещеру Зазе бородатая женщина.
— Она приглашена, — ответил шевалье д’Ирэ, — как и любой из вас, каким бы негодяем ни был!
Это заявление усилило интерес к грядущему представлению. Народ не хотел пропустить сеанс пещерного экзорцизма и желал знать, когда состоится ближайший. Услышав, что это будет пасхальное воскресенье, кюре Миранжа заверещал:
— Только после мессы! Только после мессы!
Но кое-кто из верующих уже решил отправиться к пещере с самого раннего утра, чтобы занять места получше.
Прежде чем покинуть площадь, фанатики, возглавляемые шевалье, фальшиво затянули некое подобие гимна: Miserere nobis! Miserere nobis!
— Вот беда, — подытожил Караш д’Отан, терпеливо наблюдавший за этим спектаклем. — Им следовало бы попросить бородатую женщину дать им правильную ноту.
Стоя на пороге трактира, судья и иезуит слушали, как затихает в отдалении нестройное пение. Объединенные против своей воли бездельем, они вошли в зал и устроились за столом у окна. Толпа медленно рассасывалась, и снова возвращалась неистребимая скука.
— Эти люди сошли с ума, — вздохнул Жаспар.
— Весь мир сошел с ума, — ответил Бенедикт. — Поэтому сейчас в таком почете дьявол. Христос, который проповедовал ниспровержение основ, а не безумие, никогда об этом не говорил.
— И тем не менее католическая церковь согласна с ним.
— Протестанты тоже. И те, и другие вдруг начали состязаться в требовательности. Благодаря дьяволу не стало свободы!
Жаспар сомневался, что они понимают свободу одинаково, но промолчал и поскреб ногтем штукатурку под окном, вздувшуюся от сырости. Под ней оказалась прогнившая деревянная панель.
— Вам доводилось слышать о вольнодумцах? — спросил Бенедикт, склоняясь к Жаспару Данверу.
— Вы имеете в виду тех людей, которые отрицают всяческую мораль?
— Нет, тех, которые стремятся к свободе.
