И они не миновали.
Я сидела на лестнице рядом с гостиной и прислушивалась без особого напряжения: их возбужденные голоса были слышны во всех уголках дома.
— Эти стихи просто ужасны, — возмущалась мама. — Мне будет стыдно их петь.
— Они блестящи и понравятся публике.
— Значит, ты плохого мнения о моей публике.
— Я знаю все, что следует знать о твоей публике.
— По твоему мнению, они ценят только дрянь?
— Выкинь эти рассуждения из своей бедной головки!
— Если ты такого невысокого мнения обо мне, то я думаю, наши пути должны разойтись!
— Я знаю, что ты хорошая актриса музыкальной комедии, а такие часто попадают в беду, воображая, что они слишком хороши для своей публики.
— Долли, я ненавижу тебя.
— Дезире, я люблю тебя, но должен сообщить тебе, что ты идиотка. Ты бы по сей день торчала в заднем ряду хора, если бы я не высмотрел тебя. А теперь будь хорошей девочкой и взгляни на «Мауд» другими глазами.
— Я ненавижу «Мауд», а эти стихи смущают меня.
— Ты смущаешься! Да ты не смущалась никогда за всю свою жизнь! А «Мауд» — великая опера по сравнению со «Следуй за своим предводителем».
— Не согласна!
— Название тоже хорошее. «Графиня Мауд». Они любят такое. Все хотят видеть графиню.
— Я ненавижу это, ненавижу, ненавижу!..
— Ладно, тогда мне остается только одно. Я предложу эту вещь Лотти Лэнгтон. Ты позеленеешь от зависти, когда увидишь, что она из нее сделает.
— Лотти Лэнгтон!
— Почему бы нет? Она прекрасно справится с этой партией.
— Ее верхние ноты дребезжат!
— Некоторым слушателям это нравится. И им понравится сюжет. Молоденькая продавщица оказывается на самом деле дочерью графа Как-там-его. Это то, что им нужно. А теперь я ухожу… на встречу с Лотти.
Наступило молчание.
— Ладно, — наконец произнес Долли. — Даю тебе время подумать до завтрашнего утра. Мне нужен твердый ответ!
Он вышел из комнаты. Я проводила его взглядом и поднялась к себе. Я была уверена, что вскоре мама запряжется в репетиции «Графини Мауд».
Я была права. Долли продолжал частые визиты в наш дом. Джордж Гэрланд, пианист, который постоянно работал с мамой, не выходил от нас, и весь дом напевал мотивчики из «Графини Мауд».
Долли каждый день появлялся с новыми идеями, за которые ему следовало драться до конца; Марта носилась повсюду, покупая все, что требовалось. Наступил период, с которым все мы были хорошо знакомы, мы тоже оказались втянутыми в гонку, от которой освободимся только тогда, когда минуют все тревоги и окажется, что ночные дурные предчувствия не имели под собой оснований.
Приближался вечер премьеры, и мама пребывала в состоянии нервного напряжения. Она никогда не была уверена в этой самой «Графине Мауд», о чем все время твердила, ей не нравились стихи, к тому же она полагала, что в первой сцене ей следует быть в голубом, а не в розовом. Она уверена, что ее платье дисгармонирует с костюмами хора, к тому же у нее немного сел голос. А если у нее разболится горло накануне премьеры?
Я сказала ей:
— Ты все думаешь о несчастьях, которые могут случиться. Ты всегда всего боишься, но ничего никогда не происходит. Публика тебя любит, и «Графиня Мауд» станет одним из самых больших твоих успехов.
— Спасибо, малышка. Ты меня успокоила. Да, я только что вспомнила одну вещь… Видимо, я не смогу поужинать сегодня вечером с Чарли.
— Он в Лондоне?
— Приезжает сегодня. А у меня репетиция после полудня, и мне не нравится, как получается танец с сэром Гарнетом в последней сцене, когда он поет: «Я бы любил тебя, если бы ты еще оставалась девушкой из магазина».
— А что не получается?
— Я думаю, что ему следует выходить с другой стороны… И я должна быть уверена, что не уроню свое боа из перьев, когда делаю в конце быстрое вращение. Но мне надо как-то сообщить Чарли. Ты не передашь ему от меня записочку, дорогая?
— Конечно. А где его найти?
До меня неожиданно дошло, что, хотя мы с Чарли давние друзья, я не знаю его лондонского адреса. Бывая в Лондоне, он всегда навещал нас. Иногда казалось, что он даже живет у нас. Мама, возможно, бывала у него, но я — никогда. То же самое можно сказать и о Робере Буше.
Вообще с этими двумя людьми происходило нечто таинственное. Они появлялись и исчезали. Я часто задумывалась, чем они занимаются.
Теперь мне представилась возможность увидеть лондонскую резиденцию Чарли, и я ухватилась за нее.
Я разыскала дом неподалеку от Гайд-парка. Небольшой, типичный дом восемнадцатого века с затянутым паутиной веерообразным окном над дверным проемом.
Я позвонила, и мне открыла опрятно одетая горничная. Я спросила, могу ли видеть мистера Клэверхема.
— Вам нужен мистер Чарльз Клэверхем или мистер Родерик?
— Мистер Чарльз.
Она провела меня в хорошо обставленную гостиную. Тяжелые бархатные портьеры на окнах гармонировали с нежной зеленью ковра, и я не могла удержаться, чтобы не сравнить элегантную простоту этой комнаты с куда более современным стилем нашего дома.
Горничная не возвращалась. Вместо нее в комнату вошел высокий стройный молодой человек с дружелюбными карими глазами.
Он сказал:
— Вы хотели видеть моего отца? К сожалению, он отсутствует и, боюсь, будет только после полудня. Могу ли я чем-нибудь помочь?
— У меня письмо к нему. Что, если я вам его оставлю?
— Конечно.
— Это от моей матери. Дезире, вы слышали?
— Дезире?.. Она актриса?
Я подумала: как странно, что Чарли, один из самых близких друзей матери, никогда не упоминал о своем сыне.
— Да, — ответила я и протянула письмо.
— Я позабочусь, чтобы он получил его, как только вернется. Вы не присядете?
Я всегда отличалась любознательностью и, поскольку с моим рождением была связана какая-то тайна, то я подозревала наличие таковых и у других. Мне всегда хотелось разузнать как можно больше о людях, с которыми я встречалась, поэтому я приняла приглашение.
— Удивительно, что мы до сих пор не встречались, — сказала я. — Моя мама и ваш отец такие большие друзья. Я помню вашего отца с тех пор, когда была совсем маленькой.
— Понимаете, я не очень часто бываю в Лондоне. Я только что закончил университет, и теперь, полагаю, меня ждет много дел в провинции.
— Я слышала о вашем доме, кажется, в Кенте?
— Да, верно. Вы знаете Кент?
— Знаю только, что на карте это где-то внизу, в уголке. У правого края.
Он засмеялся:
— Ну, Кент нечто большее, чем просто коричневое пятно на карте.
— Что ж, выходит, я не знаю, что такое Кент.
