Сэлли благоразумно промолчала, а я постаралась придать лицу печальное выражение, что было довольно глупо, потому что это никогда не срабатывало.
Все только и говорили о цыганах. Люди относились к ним с подозрением. Цыгане приставали к местным жителям, пытались что-нибудь украсть, запугивали, как обычно, предрекая несчастья тем, кто не станет покупать их товары или не захочет гадать.
По вечерам они разводили костры в лесу, сидели вокруг и пели. Мы слышали их из сада. Мне казалось, что песни у них довольно мелодичные. Некоторые из местных девушек ходили к цыганам погадать — услышать предсказания о своей судьбе.
Няня просила Эстеллу быть очень осторожной.
— Они способны на всякие пакости. Они воруют детей, морят их голодом и заставляют ходить и торговать прищепками. Люди жалеют изголодавшихся детей.
— Это неправда, — сказала я Эстелле. — Цыгане не похищают детей!
— Нет, — согласилась она. — Они оставляют детей под кустами, чтобы другие о них заботились. Конечно, ты их защищаешь!
«Эстелла завидует мне, — говорила я себе. — Она на два года старше, а я умею читать так же, как она. И потом, дядя Тоби любит меня больше всех».
— Нам сказала строго мать: «Не ходите в лес гулять. С полными карманами нельзя играть с цыганами. Это ведь такой народ, что в два счета оберет!» — пропела она. — А почему? Потому что они могут украсть тебя, отнять туфельки и чулочки и заставить торговать прищепками.
Я повернулась к ней спиной и ушла, стараясь выглядеть важной и высокомерной. Но я забеспокоилась. Если бы дядя Тоби был здесь, я бы поговорила с ним о цыганах.
Мне тогда было лет шесть, но думаю, выглядела я несколько старше. Мы с Эстеллой были одного роста, и это придавало мне уверенности в себе. В конце концов, мне постоянно давали понять, что хотя меня и кормят, и одевают, и обучают в детской вместе с другими детьми, это делается только из милосердия. Поэтому мне все время приходилось доказывать, что я ничуть не хуже — а может, даже лучше, — чем все остальные.
Я любила Сэлли. Была привязана к Аделине и к мисс Харли. Я любила всех, кто проявлял ко мне доброту. И обожала дядю Тоби. Я отзывалась на любое доброе к себе отношение, потому что мне его очень не хватало.
Мне трудно было ускользнуть из дому, и я тотчас направилась к лагерю цыган. Там, притаившись где-нибудь в укромном месте, я могла наблюдать за кибитками, никем не замеченная.
Вокруг бегало несколько ребятишек — смуглых, босоногих. Они играли все вместе. Молодые женщины сидели на корточках и плели корзины из ивовых прутьев или вырезали что-то из дерева ножами. Они тихо напевали и разговаривали за работой.
Там была одна женщина, которая меня особенно заинтересовала — очень старая, с густыми черными волосами, кое-где тронутыми сединой. Она всегда сидела на ступеньках фургона и работала вместе с остальными. Старуха много говорила. Я стояла слишком далеко, чтобы понять, что именно она говорит, но слышала, как время от времени она пела. Она была довольно полной и часто смеялась. Мне очень захотелось узнать, что ее рассмешило.
Я иногда думала, что случилось бы со мной, если бы меня не оставили под кустом азалии. Была бы я одной из этих босоногих детей? Я содрогнулась при мысли об этом. Хоть я и не была особо желанным ребенком в Коммонвуд-Хаусе, я все же радовалась, что живу там. И была вдвойне признательна доктору: он настоял на том, чтобы меня оставили. Он почти не обращал на меня внимания, но, возможно, думал, что если отошлет меня в приют, то впоследствии дорога в рай будет для него закрыта. Хорошо, что он оставил меня в доме, какими бы ни были его мотивы.
День выдался жарким. Притаившись за деревьями, я наблюдала за цыганами. Дети что-то кричали друг другу, полная старуха, как обычно, сидела на ступеньках фургона. На коленях у нее стояла недоплетенная корзина. Женщина выглядела так, словно в любой момент уснет.
Я подумала, что из-за жары цыгане стали менее внимательными и я могу подобраться поближе. Я резко поднялась — и не заметила камня, торчавшего из земли, споткнулась об него и кубарем выкатилась на поляну.
Все случилось так быстро, что я не удержалась и закричала. Потом почувствовала резкую боль в ноге и увидела кровь на чулке.
Дети уставились на меня, и я попыталась вскочить. Но вскрикнула от боли и снова упала, потому что левая нога меня не слушалась.
Старуха спустилась со ступеней.
— Что случилось?! — воскликнула она. — О Господи! Что с тобой? Ты поранилась, да?
Я посмотрела вниз, на окровавленный чулок. Женщина опустилась на колени, а дети собрались вокруг меня и с интересом глазели.
— Здесь болит, голубушка?
Она потрогала мою щиколотку, и я кивнула. Старуха что-то проворчала и повернулась к детям.
— Идите к дяде Джейку. Скажите, чтобы пришел сюда… быстро.
Двое детей куда-то побежали.
— Ты немного порезалась, дорогуша. Не сильно. Но все-таки нам нужно остановить кровь. Джейк придет сюда через минуту. Он вон там… рубит дрова.
Несмотря на боль и на то, что я не могла ступить на ногу, я была очень взволнована. Мне всегда хотелось избежать скуки, а жизнь в отсутствие дяди Тоби была такой однообразной. И я радовалась любому повороту событий. Этот случай был особенно интригующим, потому что помог мне приблизиться к цыганам.
Дети вернулись в сопровождении высокого кудрявого мужчины с золотыми серьгами в ушах. У него было очень смуглое лицо. Он приветливо улыбался, обнажая белоснежные зубы.
— Джейк, — сказала старуха, — с этой маленькой мисс случилась неприятность. — Она беззвучно рассмеялась. Только вздрагивающие плечи выдавали, что она смеется. Мне показалось, что она правильно подобрала слова, и я улыбнулась.
— Лучше отнести ее в фургон, Джейк. Я наложу мазь на рану.
Цыган взял меня на руки и понес через поляну. Он поднялся по лесенке, на которой обычно сидела женщина, и мы очутились внутри фургона. С одной стороны была скамья, а с другой — нечто вроде дивана. Джейк положил меня на диван. Я огляделась по сторонам. Это была маленькая комната, очень неопрятная, на лавке стояли кружки и бутылки.
— Ну вот мы и пришли, — сказала женщина. — Я просто приложу кое-что к твоей ране. А потом мы подумаем, как отправить тебя домой. Откуда ты, голубушка?
— Я живу в Коммонвуд-Хаусе с доктором Марлином и его семьей.
— Подумать только! — воскликнула женщина. Ее плечи снова задрожали, словно от смеха. — Они, наверно, будут беспокоиться о тебе, дорогая. Так что нам нужно сообщить им.
— Они не будут беспокоиться обо мне… пока.
— А! Ну тогда все хорошо. Мы снимем чулок, ладно?
