Мадленка рывком вскочила на ноги и, шатаясь, простояла так несколько мгновений. В шее, когда она резко дернула головой, что-то хрустнуло, но в целом девушка чувствовала себя приемлемо. Ноги, похоже, были целы, позвоночник – тоже, но ребра с правой стороны сильно ныли, и каждый вдох отдавался болью. Вдобавок ее мутило, и перед глазами то и дело повисала траурная пелена.
– Михал! – слабо крикнула Мадленка. – Кто-нибудь!
В десятке шагов от нее показался здоровенный – с пол-локтя величиной – серый еж. Сопя, он полз на Мадленку, тыкаясь носом в землю.
– Христиане! – крикнула Мадленка громче и увереннее. – Мать Евлалия! Эй!
Еж фыркнул, с опаской поглядел на ее растрепанную фигуру и пустился наутек – только шуршали под лапками прошлогодние палые листья.
– Ежик, милый… – простонала Мадленка. Но тот уже скрылся, и леденящее душу одиночество со всех сторон обступило ее.
Мадленке хотелось плакать, но она стиснула зубы, тыльной стороной руки стерла кровь с лица и на подкашивающихся ногах, зигзагами пошла вперед. В глазах порой становилось совсем темно, хотя ночь еще не наступила. Высоко в кронах деревьев переговаривались птицы.
Мадленка наконец сообразила, что движется не туда, куда надо. Следовало прежде всего выбраться на дорогу, и она, высмотрев местечко поудобнее, стала карабкаться по откосу вверх. Ноги разъезжались, раз или два она чуть не упала, но все же усердие ее было вознаграждено – девушка выбралась-таки наверх и смогла наконец перевести дух.
Оставались сущие пустяки. Мадленка отыскала глазами тот самый клен, решительно двинулась к нему и, как учил дедушка, со всего маху врезалась в дерево вывихнутым плечом. И тут же истошно взвыла, затем, обессилев, сползла по стволу на землю. Пот обильно оросил виски, но своей цели она все же достигла: рука встала на место, в чем она убедилась, подвигав ею туда-сюда. Однако сердце колотилось так ожесточенно, так яростно, что на мгновение Мадленка даже испугалась, закрыла глаза и некоторое время дышала, прислушиваясь к его глухому стуку в груди. Ветерок овевал ее лицо, и стало немного легче. Разлепив веки, Мадленка с усилием поднялась на ноги.
На дороге никого не было. Ни матери-настоятельницы, ни слуг, ни возниц, ни Михала. Никого. Никого!
Ей пришло в голову, что ее забыли здесь, и тогда ей стало страшно, так страшно, как, наверное, не было еще никогда в жизни, даже когда она в возрасте четырех лет упала в колодец. Но страх скоро прошел – ведь Мадленка знала, что она хорошая, что богу это отлично известно и что именно поэтому он не допустит, чтобы с нею обошлись несправедливо. Значит…
Мадленка не успела ни до чего додуматься. Она увидела в траве коричневый переплет небольшой книжки, узнала Библию матери-настоятельницы, и немного приободрилась. Подняла книжку, бережно отряхнула ее и, прижав к груди, шагнула на дорогу.
Как и все дороги того времени, это была простая утоптанная колея, и Мадленка, хоть и мало была искушена в подобных делах, без труда узнала следы повозок, груженных ее вещами – обод колеса глубже вдавливался в почву, – и следы возка, более узкого в оси. Земля вокруг была изрыта копытами коней, и неожиданно перед глазами Мадленки предстало видение – клинки, на лезвиях которых играло солнце, и скачущие отовсюду всадники. Она совсем забыла, что на ее спутников напали, а раз так… Наверное, сопровождающие ее люди сумели постоять за себя, но в пылу схватки забыли о ней. Это ничего: они вернутся, обязательно вернутся, ведь она, Магдалена-Мария Соболевская, не какая-нибудь там простая барышня, нет, ее отец – шляхтич, и принадлежит она к благородному и всеми уважаемому роду. Мадленка надменно вскинула голову, так, что шея вновь напомнила о себе болью, и, охнув, схватилась за затылок. Ничего, главное – не терять достоинства, что бы ни произошло. Главное – сохранять присутствие духа.
А что там за пятно такое – красное? рыжее? бурое? – на траве по ту сторону дороги? И в самом деле пятно, не игра теней в летних сумерках. Более того, оно влажное и даже немного поблескивает. Мадленка поколебалась, потом пересекла колею и присела на корточки перед пятном. Нет, она не обманывалась по поводу того, что бы это могло быть, но хорошо бы только знать наверняка, чья это кровь, врага или, может быть, кого-то из своих. Выяснить же можно только одним способом. Мадленка закусила губу, вскочила и, вернувшись на колею, зашагала по следам, оставленным их караваном.
Шагов через шестьдесят повозки съехали с дороги и углубились в лес. Девушка озабоченно нахмурила лоб, но подобрала юбку и пошла по примятой траве. Конечно же, они хотели скрыться от погони, а как же иначе? Правда, дедушка всегда учил, что, когда враг дышит в затылок, первое правило – повозки бросить и пересесть на коней, ибо тут уж надо выбирать – либо добро, либо жизнь, ничего не попишешь. Дед Мадленки был самым мудрым человеком, которого она знала, и вряд ли он стал бы говорить зря.
Ветки рябины свешивались почти до самой земли, Мадленка отодвинула их и вышла на небольшую поляну. Заходящее солнце светило сквозь листву, а девушка смотрела, смотрела и боялась вдохнуть. Дятел сухо и звонко затрещал клювом по дереву – она не слышала его. Впрочем, если бы даже над ухом у Мадленки сейчас выстрелили из пушки, она бы и тогда, быть может, ничего не услышала.
Небольшая поляна была полна людей… но на ней никого не было. Не было, потому что все люди были мертвы, и солнечный свет не слепил их раскрытые остекленевшие глаза.
Мадленка хотела что-то сказать, но обнаружила, что только бесцельно двигает губами – голос покинул ее, горло выдавало какие-то сдавленные невнятные звуки. Она подошла ближе, желая удостовериться, что это – не сон, не бред. Но люди были там по-прежнему, и по-прежнему, неестественно изогнувшись всем телом, лежал ближе всех к ней возница Тадеуш с раскроенным надвое черепом, таращась на Мадленку своим единственным уцелевшим глазом. А другие? Боже, неужели эта растрепанная старуха, которой перерезали горло, – мать Евлалия? А волосы-то у нее, оказывается, были совсем седые… Вот и Урсула, и ни к чему теперь ее ужимки, вечно опущенные глаза, показное смирение – три раза проткнули Урсулу мечами, и на лице ее застыло выражение детского удивления. Мадленка судорожно всхлипнула, поднесла ладонь ко рту, удерживая готовый вырваться наружу стон. «Урсула, Урсула… А ведь я так обидела тебя тогда, ущипнула, посмеялась над тобой…» Ничего теперь не надо сестре Урсуле.
Ни повозок, ни лошадей, ни волов на поляне не оказалось. Следы указывали, что напавшие, свершив свое черное дело, разъехались в разные стороны, прихватив добычу. Рыдания душили Мадленку. Из-за трех сундуков с платьями да одного с деньгами, посудой и безделушками… и еще одного, где были вещи матери-настоятельницы… да каких-то коней…
