Но молодость безудержна во взглядах и в желаниях — и иногда есть надежда на взаимность. Сестры Меррисон были красивы, и это не могло оставаться незамеченным. Даже под надзором отца и тетушки они умудрялись обмениваться взглядами с молодыми людьми. Для большинства молодежи сестры Меррисон служили посмешищем, чего не осознавал ни сэр Абрахам, ни тетя Джоанна; кое-кто, однако, не оставлял попыток завоевать внимание девушек. У тихой, добросердечной Клары имелся постоянный поклонник — сэр Бартоломью Финч, блестящий молодой офицер, который сейчас по долгу службы временно покинул Лондон. Скорее всего, поэтому Клара так бледна и грустна… Яркую Альму осаждали несколько постоянных поклонников, осмеливавшихся посылать ей издалека воздушные поцелуи; кому из них отдать предпочтение, она пока не знала. Толку-то, все равно отец их не одобрит. Тиана, самая младшая, находилась в тени сестер и пока лишь кокетничала с теми джентльменами, с которыми удавалось потанцевать. Ее внимание принадлежало не им, а другому человеку, который ни разу не бросил на нее взгляда. Впрочем, не стоит задумываться об этом сейчас. Тиана нервно стиснула пальцы, молясь про себя, чтобы отец поскорее пришел.
В доме было тихо. Слуги, наученные горьким опытом за долгие годы, разговаривали шепотом или приглушенными голосами; сестры и тетя Джоанна сидели в молчании. Сквозь полуоткрытую дверь из столовой, соседствующей с гостиной, доносилось тиканье громадных напольных часов, доставшихся Абрахаму Меррисону в наследство от деда. Эти часы он очень ценил и время от времени вызывал настройщика, чтобы тот поставил на место вечно убегающие вперед стрелки. Клара читала, изредка переворачивая страницы, и тогда их шелест словно отмерял кусочки необратимо уходившего времени. Альма задумчиво смотрела в окно, где прозрачная кисея летних сумерек еще не превратилась в плотное ночное покрывало. Закат нынче выдался красивый, розовые, подсвеченные уходящим солнцем облака словно таяли в бледно-голубой вышине. На окнах лежал прозрачный розовато-желтый отблеск.
Тиана же переводила взгляд с темных занавесей на развешанные по стенам портреты: лица тонули в сумерках, фон сливался с горчичными обоями, золоченые рамы сильно потускнели от времени. Над камином висело панно, которое Тиана в детстве очень любила разглядывать: там была изображена осенняя охота. Огромное количество людей, лошадей, собак, и все в разных костюмах, сверкают начищенные ружья, у седел болтаются уже подстреленные фазаны, псы разевают рты в беззвучном лае. Разноцветные перья на шляпках дам, их пестрые платья, изящные лошадки, гладкие сюртуки джентльменов — все это являло столь резкий контраст с окружавшей обстановкой, что казалось окном в другой мир.
Шаги отца Тиана уловила издалека: он спускался с третьего этажа, из своего кабинета, куда вела отдельная деревянная лестница. Во всем доме — каменные, а отдельная, в кабинет отца, — деревянная. Ее ступени пели на разные голоса, их увлекательный хор слышал весь дом. Затем хор обиженно смолк: отец преодолел лестницу. Через минуту лакей распахнул дверь, впуская Абрахама Меррисона.
Его редкие седые волосы зачесаны назад и спрятаны под парик, открывая некрасивое лицо с крупным носом и впалыми щеками. Тиана видела портреты отца в молодости, там он выглядел вполне симпатичным джентльменом, хотя, конечно, художники любят льстить. На портретах глаза у отца черные, а на самом деле — темно-серые, со стальным отливом; губы изображены почти что луком Амура, а сейчас — узки и крепко сжаты. Отец носил черный сюртук и черный же камзол, лишь слегка отделанный серебром; после смерти его дорогой супруги он поклялся никогда не снимать траур и позволял себе лишь небольшие вольности в нюансах.
— Добрый вечер, отец, — хором поздоровались сестры.
— Все здесь? Хорошо. — Абрахам Меррисон прошелся по комнате, медленно ступая тощими ногами в простых черных туфлях. — Прежде чем мы отправимся на этот вечер, я хочу кое о чем вам сообщить.
Отец не любил терять время на плетение изящных словес и выражался коротко, словно сплеча рубил. Сестры сели, как их учили: подбородок поднят не слишком высоко, спина прямая, руки сложены на коленях; Клара отложила книгу. Тетя Джоанна смотрела на них с одобрением. Годами она вдалбливала в «несносных девчонок» правила поведения, и вот результат достигнут: сидят, не шелохнутся, словно статуи. Тиана украдкой покосилась на Альму: та, как и она сама, старалась не моргать. Фарфоровые куклы, да и только, не хватает модной пудры, чтобы совсем уж соответствовать идеалу.
Абрахам, против обыкновения, начал издалека:
— Господь наградил меня тремя дочерьми, и я предпочитаю думать об этом как о награде и испытании одновременно. Господь мудр, он желал моего смирения, и я потерял вашу мать, которой до сих пор остаюсь верен. Мы с ней составляли пару верную, праведную перед Господом и людьми; для своих дочерей я хотел бы такого же счастья.
Тиана еле удержалась от дерзкого замечания, но вовремя прикусила язык. Перебивать отца — неслыханно, к тому же ему вряд ли понравится то, что она могла сказать.
— Ваша мать желала, чтобы вы все удачно вышли замуж. Ее воля свята для меня до сих пор. Я медлил, не доверяя вам выбор, так как у молодых девушек в голове лишь ветер, как же можно вам что-либо доверять? Глаз да глаз нужен. — Он усмехнулся. — Благодаря мне вы по-прежнему сохраняете чистоту и невинность даже в таком гнезде порока и разврата, коим является Лондон.
Отца удерживали в столице дела, иначе он давно бы уехал в Глостершир и запер дочерей на конюшне. Еще Тиана была благодарна матери, которую не помнила, за то, что та сумела уломать своего набожного мужа и доказать ему, что замужество для каждой из ее дочерей будет участью лучшей, чем, скажем, пожизненное заключение дома и выполнение дел лишь на благо религиозной общины. Тетя Джоанна обмолвилась однажды, что Абрахам жаждал отдать Богу младшую из троих сестер. Тиане вовсе не улыбалось провести все свои дни за каменными стенами глостерширского особняка, лишь иногда выбираясь в церковь и сидя там в окружении святош, которые только и умеют, что грядки вскапывать. С каким бы религиозным рвением Абрахам Меррисон ни воспитывал своих детей, они не желали принадлежать Богу навсегда. Возможно, Клара смогла бы смириться с подобной участью, но сильная от природы Альма и дерзкая Тиана — никогда.
— Вы уже взрослые, дочери мои, — продолжал между тем отец. — Я много размышлял о вашей судьбе, старался оградить вас от тлетворного влияния многих людей и вот наконец принял решение. До конца года вы все выйдете замуж. Сначала, разумеется, Кларибелла, как старшая, затем Альмароза — как средняя, и, наконец, самая младшая, Кристиана. Между помолвкой и свадьбой должно пройти установленное правилами приличия время, поэтому каждая из вас будет помолвлена в течение двух месяцев.
