Она поделилась переживаниями с братом.
— Очаровательная Алуетт, разве возможно не смотреть на вас? Надо быть дураком! — сказал Анри, переведя все в шутку, когда они шли в отведенную для них резиденцию. Он всегда был ей предан, как родной брат, и она платила ему искренней любовью. — Но вообще-то я никого не заметил. Все мы были поглощены одним — досидит Ричард Плантагенет до конца мессы или нет. Анжуйский дом, говорят, и думаю, тебе это известно, ведет свое начало от дьявола.
Когда Алуетт пришла к Филиппу просить, чтобы он отпустил ее в церковь, у него был королевский брадобрей.
— Зачем надо идти в церковь? Мой капеллан будет тут через несколько минут. Вы можете присутствовать, — ласково разрешил Филипп, — и, конечно же, исповедоваться. Интересно, в чем может исповедоваться такая прелестная чистюля?
«В том, что я не доверяю вам, мой брат, хотя сама не знаю почему. И я обижена тем, что вы не отпускаете меня в монастырь».
— Нет, благодарю вас, ваше величество, — сказала она. — Я пойду в свою комнату. Кажется, у меня заболела голова.
Ни за что на свете не станет она исповедоваться отцу Амвросию, капеллану Филиппа. Слишком уж он предан своему господину, а значит, все, что она скажет, дойдет до ушей Филиппа. Алуетт не любила бывать на его службах и слушать, как он елейным голосом торопливо скользит по священным текстам.
— Но мне нужны струны для лютни, ваше величество. Можно мне потом пойти за ними с пажом? Говорят, на площади есть маленькая лавчонка, и, обещаю, я сразу же вернусь! Без лютни мне скучно.
— Только с Анри или со мной, — повторил Филипп. — Если бы вы видели, милая Алуетт, вы бы знали, что на улицах полно крестоносцев. А они простые грешные мужчины, несмотря ни на что… Даже когда на их одеждах нашит крест. Многие бродят по улицам пьяные, и они не посмотрят, а может, просто не подумают, что вы сестра короля Франции. Моя дорогая, паж для вас не вполне надежная защита.
Он мучил ее своим отеческим тоном. «Если бы вы видели…»
— Я слепая, но не глухая, милорд, и я слышу, как много вокруг людей, говорящих на дюжине языков, — возмущенно парировала она. — Хорошо. Наверное, вы правы. Тогда соблаговолите приставить ко мне пару оруженосцев.
— Нет. Мои люди исполняют свой долг. Но для больной вы слишком настойчиво добиваетесь своего. Может, у вас свидание, а, моя дорогая?
Вкрадчивый тон и откровенная напраслина были с негодованием отвергнуты Алуетт, убежавшей в свою комнату.
«Наверное, Филипп был прав», — подумала Алуетт. Ее обдало винным перегаром, когда проходящий мимо солдат с пьяным безразличием заступил ей дорогу, несмотря на все усилия пажа защитить ее. Она не ожидала, что с утра народу будет так много — прием закончился поздно, и на улицах должны были быть только жители Везлэ. Всю ночь Алуетт слышала крики крестоносцев сквозь деревянные ставни, и, вероятно, теперь многие из них искали, где бы поспать.
— Что это такое? Ну и шлюшка! Вырядилась, как герцогиня, и идет прямо на нас! Эй, красотка! Почем твои ласки?
Это были французы, но Алуетт плохо понимала скороговорку парижского простонародья.
От удушающей вони немытых тел у нее перехватило дыхание. В это же мгновение она почувствовала, как напрягся Ренар, услыхала шорох вынимаемого из ножен меча и изо всех сил вцепилась в кожаный футляр, в котором несла лютню.
— Пропустите, друзья, дорогу мадемуазель де Шеневи, сестре Филиппа Французского.
Алуетт поняла, что сейчас не время отказываться от королевского родства. По собственной глупости она навлекла на себя страшную опасность и назвалась бы родственницей хоть девы Марии, если бы это могло ей помочь.
— Сестра короля Франции? Что-то я о такой не слыхал. Алее, та да, только Ричард держит ее в Руане. Ты что, принимаешь нас за дураков? Ну нет, просто думаешь, мы не заплатим. У нас, мол, не хватит денег. Раз так, мы и не будем платить. Вот тебе, щенок!
Алуетт услышала звук удара и приглушенный стон отлетевшего от нее Ренара. Она закричала и сделала шаг назад, другой, третий, пока не уперлась в каменную стену. Ее охватил ужас. Как же она была глупа, по-детски глупа, когда тихо улизнула из дома вопреки запрету Филиппа. Теперь придется платить за непослушание. Ренар уже заплатил. Неужели не случится чуда? Разве Господь не оберег уже многих девственниц? Он обязательно пошлет к ней ангела. Нет, он не захочет, чтобы ее изнасиловали на пути к мессе!
Вдруг у нее в ушах зазвучал голос Эдуарда де Шеневи, доброго графа, заменившего ей отца:
«Господь дал тебе красоту, но никогда не забывай, что еще он дал тебе мудрость. Господь помогает тем, кто сам помогает себе»
Бежать было некуда. Спиной она чувствовала шершавый камень, а прямо в нос било смрадное дыхание окружавших ее головорезов. Похоже, их было трое. «Наверное, — подумала она, проклиная свою беспомощность, — они показывают друг другу, как лучше подступиться ко мне». Алуетт не могла сказать наверняка, что они знают о ее слепоте, но если пока нет, то лучше ей не показывать виду. Все равно ее не пожалеют.
— Оставайтесь на месте, господа, и не делайте ничего такого, о чем потом пожалеете, — сказала она, боясь, как бы у нее не дрогнул голос. — Я — сестра его величества, короля Франции, и иду к мессе. Вы, надеюсь, понимаете, что Господь накажет за злодейство, если от вас что-нибудь останется после королевского суда.
Она хотела выиграть время, зная, что они все равно не откажутся от своих планов, и успеть развязать чехол. Теперь она крепко зажала в кулачке шейку лютни.
— Угрызения совести не помешали нам, милочка, раскроить череп твоему парню и не помешают получить от тебя все, что нам захочется.
Она беззвучно застонала от жалости к Ренару, который всего несколько мгновений назад что-то весело тараторил о Святой Земле. Неужели он мертв? Нет, ей нельзя расслабляться. Еще будет время поплакать.
Быстрым движением Алуетт выдернула лютню из чехла и, подняв ее за изящную шейку высоко над головой, с размаху опустила на того, кто стоял к ней ближе. Удар был точен, о чем ей сказали ругательства, сорвавшиеся с языка упавшего головореза.
Однако она не стала терять время даром. Оставались еще двое. Второму она попала в живот, и он закричал от боли. А третий бросился к ней, одной рукой вырвал лютню и разбил о стену, а другой схватил ее за горло и прижал к себе, сжимая кулак до тех пор, пока она не начала задыхаться.
— Плохо, а? Люблю смелых бабенок, дорогуша. В постели ты тоже умеешь вертеться?
Ответа он не ждал, потому что ладонью зажал ей рот, но Алуетт, ни секунды не медля, захватила зубами кусок кожи и прокусила.
— Ох! Чертова шлюха! Ты еще поплатишься у меня! — прорычал он, награждая ее пощечинами, пока она не повисла, обессиленная, на его руке. — Смотри, Жак! Эта стерва расцарапала меня до — крови!
