— Я похож на льва, угодившего в ловушку, — со странной поспешностью ответил тот, — или на черепаху, которая перевернулась на раскаленной плите.
Софхатеп был поражен.
— Что ты такое говоришь? Почему ты похож на льва в ловушке или черепаху на плите?
— Черепаха живет долго, — ответил Таху, словно во сне. — Она передвигается медленно и придавлена тяжелой ношей. Лев отступает назад, издает рев, совершает молниеносный прыжок и задирает свою добычу.
Софхатеп удивленно всматривался в лицо Таху.
— Ты разгневан? — спросил он. — Ты совсем не похож на себя.
— Да, разгневан. Ты хочешь лишить меня такой возможности, почтенный сударь? Я — Таху, царь войны и битвы. Ах, как же мир терпит этот скучный покой? Боги войны ждут, и мне однажды придется утолить их нестерпимую жажду.
Софхатеп кивнул, дабы угодить командиру:
— Ах, теперь я понимаю. Все дело в этом отменном вине из Марьюта.
— Нет, — твердо ответил Таху. — Нет. Если честно, то я выпил чашу крови. Видно, она была порочной и заразила мою кровь. Но это не самое худшее. По пути сюда я встретил доброго духа, тот спал на лугу, и я пронзил его сердце своим мечом. Отправимся на поле брани, ибо кровь — это напиток бесстрашного солдата.
— Нет сомнений, все дело в вине, — с тревогой заключил Софхатеп. — Тебе следует немедленно вернуться в свой дворец.
Однако Таху презрительно покачал головой:
— Будь очень внимателен, первый министр. Остерегайся испорченной крови, ибо она уже сама по себе ядовита. Терпение черепахи иссякло, а лев совершит прыжок.
Сказав эти слова, Таху пошел своей дорогой, не замечая ничего вокруг. Софхатеп провожал его изумленным взглядом.
Во дворце фараона, во дворце на острове Биге и в Доме правительства все с нетерпением ждали возвращения гонца. Однако все с уверенностью смотрели в будущее. Каждый истекший день приближал Радопис к победе, ее грудь согревала надежда. Такое радужное настроение, возможно, ничто не испортило бы, если первый министр не получил бы угрожающее письмо от жрецов. Обычно Софхатеп либо не обращал внимания на такие письма, либо считал своим долгом показывать их царице, однако на этот раз он почувствовал, что угроза значительно возросла. Не желая навлечь гнев своего повелителя за то, что он утаил письмо, хотя показать его тоже значило вызвать недовольство, он встретился с фараоном и прочитал ему это послание. Оно представляло собой напыщенную петицию, подписанную всем духовенством во главе с верховными жрецами Ра, Амона, Птаха и Аписа. В ней жрецы обращались к фараону с просьбой вернуть храмовую собственность подлинным владельцам, обожаемым богам, которые берегут и охраняют фараона, и в то же время уверяли, что не подали бы своей петиции, если бы обнаружили причину, требовавшую изъятие земель.
Письмо было выдержано в резких выражениях, и фараон разгневался. Он разорвал его на клочки и швырнул на пол.
— Очень скоро они получат мой ответ, — разозлившись, крикнул он.
— Эту петицию они подписали все как один, — заметил Софхатеп. — До этого они подавали петиции каждый за себя.
— Я нанесу им удар всем вместе, так что пусть они выражают свое недовольство так, как им подсказывает их невежество.
Однако события развивались стремительно. Губернатор Фив сообщал первому министру, что Хнумхотеп побывал в его провинции и удостоился бурной встречи простого народа, а также жрецов и жриц Амона. Простой народ громко выкрикивал его имя и требовал сохранить и защитить права богов. Кое-кто шел еще дальше и, рыдая, кричал: «Позор, богатство Амона швыряют к ногам танцовщицы!»
Первый министр сильно расстроился, однако уже не впервые чувство преданности отступило перед желанием действовать, и он тактично сообщил своему повелителю об этой новости. Как обычно, фараон разгневался и с сожалением сказал:
— Губернатор Фив наблюдает и слушает, но не способен ничего сделать.
— Мой повелитель, он располагает лишь силами полиции, — удрученно заметил Софхатеп. — Что они могут поделать со столь великим множеством людей.
— У меня не осталось иного выбора, как ждать, — с раздражением заявил фараон. — Воистину, видит бог, моя гордость кровоточит.
Зловещее облако повисло над славным городом Абу, оно просочилось в высокие дворцы и залы Дома правительства. Царица Нитокрис не покидала своих покоев, она стала заложницей собственного заточения и одиночества, страдала от разбитого сердца, раненой гордости и грустными глазами следила за развитием событий. Софхатеп встречал все эти новости с тяжелым сердцем и с печалью говорил молчаливому и несчастному Таху:
— Ты когда-нибудь видел, чтобы в Египте вспыхнул столь злой бунт? Как это досадно.
Счастье фараона сменилось гневом и яростью. Он не ведал покоя до тех пор, пока не оказывался в объятиях женщины, которой отдал свою душу. Радопис знала, что терзает его. Она заигрывала с ним, успокаивала его и шептала ему на ухо: «Потерпи немного», — он тогда вздыхал и с горечью отвечал: «Да, до тех пор, пока победа не окажется на моей стороне».
Однако положение ухудшалось. Хнумхотеп все чаще наведывался в провинции. Где бы он ни появился, везде его встречали толпы радостных людей, а его имя звучало на устах по всей стране. Многие губернаторы серьезно встревожились, ибо все это стало тяжким испытанием их преданности фараону. Губернаторы Амбуса, Фармунтуса, Латополиса и Фив собрались вместе, чтобы посоветоваться. Они решили встретиться с фараоном, направились в Абу и истребовали у него аудиенции.
Фараон принял их официально в присутствии Софхатепа. Губернатор Фив приблизился к фараону, приветствовал его, напомнив о своей покорности и непоколебимой верности, и сказал:
— О Богоподобный, истинная преданность бесполезна, если хранится лишь в сердце. Она должна сочетаться со здравым советом, добрыми делами и жертвами, если того потребуют обстоятельства. Мы оказались в ситуации, когда честность может навлечь на нас недовольство, но мы больше не можем заглушить тревогу в наших душах. Поэтому мы обязаны говорить правду.
Фараон молчал некоторое время, затем сказал губернатору:
— Говори, губернатор. Я слушаю тебя.
Губернатор храбро продолжил:
— Повелитель, жрецы разгневаны. Подобно заразной болезни, этот гнев расползается среди людей, которые утром и вечером внимают их речам. Именно по этой причине все пришли к единому мнению, что необходимо вернуть собственность владельцам.
Лицо фараона загорелось яростью.
— Подобает ли фараону уступать воле народа? — гневно спросил он.
