Антония и не подозревала, что такое – или нечто подобное – вообще возможно. Оторвавшись от ее рта, Гейбриел нашел губами ее грудь и, зажав зубами сосок, прикусил его – не сильно, но чувствительно, а когда он начал водить языком вокруг маленьких твердых верхушек, Антония закричала и рванулась. Ее охватило настоящее безумие. Вцепившись ногтями в плечи Гейбриела, она, подстроившись под его ритм, отдалась сладостному, увлекающему движению его тела, прижавшись к нему, как бесстыжая распутница, ищущая чего-то ценного и недоступного.
– Иди ко мне, Антония, – с трудом прошептал Гейбриел. – Бог мой, да ты настоящая дикарка.
– Я такая, – голос показался Антонии чужим, – я чувствую себя… другой.
– Иди ко мне, милая, – глухо повторял Гейбриел. – Позволь мне взглянуть… взглянуть на… О Боже!
Антония почувствовала, как где-то внутри ее вспыхнул ослепляющий свет, почувствовала, как ее тело устремляется навстречу Гейбриелу, подчиняется ему и отдает все, что он требует. А потом она куда-то провалилась и не ощущала ничего, кроме приятной целостности и облегчения, которое было восхитительно сладостным. Постепенно она пришла в себя, но чувствовала себя немного напуганной и никак не могла восстановить дыхание.
Антония не была дурочкой, она понимала, что такое желание, и полагала, что знает свое тело, но совсем не была уверена, понимает ли, что только что произошло. Это было что-то совсем другое, намного более сильное, что-то запредельное, даже немного сбивающее с толку. Постепенно Антония начала осознавать, что теперь они оба почти лежат и Гейбриел наконец замер под ней.
– О Боже, Гейбриел, – едва переводя дыхание, заговорила Антония, – это, наверное… нехорошо!
– Определенно, это было не лучшее мое выступление. – Подняв голову, он взглянул вверх, на Антонию.
– Не… лучшее? – лежа на Гейбриеле и внимательно всматриваясь в него, переспросила она.
– Пять минут – это не моя норма. – Рассмеявшись, он снова откинул голову на кровать, но Антония опять уловила в его голосе презрение. – Слава Богу, ты маленький пороховой бочонок, милая, а иначе сейчас была бы разочарована во мне.
«Пороховой бочонок»… Антония решила, что это комплимент. Позволив себе расслабиться, она опустилась грудью на приятно влажную грудь Гейбриела, и ее окутали его тепло и запах. Гейбриел не пользовался одеколоном, от него исходил запах простого мыла и еще чего-то очень приятного, чего-то, что присуще только ему одному.
– Ты очень хорош, – промурлыкала она, положив голову ему на плечо. – Ты ведь и сам это знаешь, правда?
– Да, время от времени мне это говорили, – хмыкнул Гейбриел, и смешок прокатился в глубине его груди.
– Но это не все, Гейбриел. – Антония закрыла глаза. – Ты пробудил во мне… чувства, которых я не могу объяснить. Между нами существует что-то почти… метафизическое.
– Антония, нам хорошо вместе, – тихо сказал он, поцеловав ее в макушку, – но это просто-напросто секс. Скажи мне, дорогая, что понимаешь это.
– Да, я это знаю, – пробормотала Антония, чувствуя, что ее одолевает сон и что у нее совершенно не осталось сил. – Это просто секс. И это всего лишь один раз.
Но это признание не принесло Антонии успокоения. Она думала о своем обещании – «только один раз» – и теперь сожалела о сказанных словах.
Церковь Святого Георгия была белым зданием, похожим на башню. По сравнению с ней все окружающие ее строения выглядели крошечными. Застывшая в утреннем воскресном солнце колокольня отбрасывала тень, тянувшуюся до самой Кэннон-стрит и прямо до носков ботинок Гейбриела.
– Баббе, мне здесь не нравится, – прошептал он, крепко вцепившись в руку бабушки.
– Что значит «мне здесь не нравится»? – упрекнула она мальчика. – Это церковь, тателлах. Дом Божий.
– Не твоего Бога, – буркнул Гейбриел.
– Гейбриел, дитя мое, ты должен научиться быть одним из них, из этих англичан. – Она сжала руку внука. – Через несколько лет ты дорастешь до своего бар-мицва, понимаешь?
– Баббе, у англичан его нет. – Гейбриел подозрительно сощурился.
– О, есть, просто они называют это конфирмацией, – объяснила бабушка. – Твоей маме очень хотелось, чтобы ты ее прошел.
Гейбриел ничего не сказал, а только поскреб носком ботинка трещину в тротуаре.
– Ну же, тателлах, – поторопила его бабушка. – Поднимайся по лестнице и садись сзади. Тебе просто нужно делать то, что делают другие.
Гейбриел снова взглянул на церковь. Теперь мимо них по мощенной камнем дорожке толпой поднимался народ, а поодаль стояли дорогие экипажи.
– Баббе, ты не можешь пойти со мной?
– Не могу, – она погладила Гейбриела по щеке, – а ты должен, тателлах, потому что я обещала это твоей маме, а она обещала твоему папе.
– Но я его почти не помню!
– Это не имеет значения, – твердо сказала бабушка, ущипнув его за щеку. – Он до сих пор твой отец, и ты никогда не должен разочаровывать его.
– М-м-м, – Джордж Кембл выразительно причмокнул, – вы завариваете самый замечательный чай, миссис Уотерс. Это ведь ву-лонг из Южного Китая, не так ли?
– Это все, что осталось в чайнице Масбери, – ответила Нелли Уотерс, подозрительно посмотрев на него из-за стола экономки, и встала. Всегда в три часа дня слуги пили чай внизу, но все остальные уже давно ушли. – Чай там, на буфете, можете налить еще, если захотите.
– Присядьте, пожалуйста, миссис Уотерс. – Кембл легким движением руки указал вниз. – Мне так много нужно узнать о том, как ведется хозяйство герцога. Могу ли я рассчитывать на вашу помощь?
– Вам лучше расспросить Масбери, – ответила Нелли и села, несмотря на то что ее подозрительность не уменьшилась, – или Коггинза, они же верхние слуги.
– Да, но они могут не знать повседневных проблем, – притворно серьезно возразил Кембл и, улыбнувшись, закинул ногу на ногу. – Некоторых подробностей жизни, которые личные слуги имеют обыкновение обсуждать.
– Я не понимаю, что значит «имеют обыкновение обсуждать», но я понимаю, что то, чем вы интересуетесь, – это сплетни. Не делайте из меня дурочку, мистер Кембл.
– О, ничего подобного! – воскликнул Кембл. – Вы вовсе не дурочка. И именно поэтому я попросил миссис Масбери после чая оставить нас вдвоем.
– Все это прекрасно, – лоб горничной немного разгладился, – но я не собираюсь сплетничать о своей хозяйке.
– Разумеется. Кто бы стал вас после этого уважать? – Кембл полез в карман своей куртки и достал оттуда серебряную фляжку с гравировкой. – Немного от простуды? – Он наклонил фляжку над чашкой Нелли.
– И я не поклонница алкоголя.
– О, дорогая моя, это же самый лучший французский арманьяк, прямо из Алжира.
