С этого дня Андре Моваль стал жить в тревоге. Удовольствие повторять себе, что, если он захочет, он на следующий день может видеть г-жу де Нанселль, сменялось мукою, которою его наполняла мысль об этом посещении. Войти в гостиную г-жи де Нанселль ему казалось поступком, сопряженным с непреодолимыми затруднениями. Да и узнает ли она его? Он дважды выходил из дому, поставив себе целью покончить с этой мучившей его нерешительностью. В первый раз он прогулял час по парку Монсо; во второй — он отправился к г-же Жадон.
Эта добрая дама приняла его со смесью снисходительности и достоинства. Она как раз только что прочла в газете, что один из наших консульских агентов в Триполи был замучен фанатиками-мусульманами. Она воспользовалась этим событием, как предлогом для того, чтобы потужить об опасностях, которым подвергаются люди, избравшие такую карьеру. Что это за странная мысль пришла в голову г-ну Мовалю, хотевшему, чтобы его сын, его единственный сын, покинул таким образом родину! Она не отдала бы своей дочери одному из таких дикарей-консулов, увозящих своих жен черт знает куда. К счастью, конкурс при министерстве иностранных дел труден. И г-жа Жадон дала понять Андре, что она считает его неспособным достичь той степени, которая дала бы ему возможность быть принятым.
На следующий день Андре пошел к м-ль Леруа. Она занимала на улице Бабилон маленькую квартиру, выходившую в сад. Из окна видно было несколько красивых желтеющих деревьев, с обвитыми плющом стволами, круглая лужайка, усыпанная опавшими листьями. М-ль Леруа и Андре облокотились о подоконник у открытого окна. Возле них прыгавшие птицы заставляли раскачиваться висевшую клетку. Слышался легкий сухой треск зернышек, хрустевших под их клювами. Порой одна из них слегка вскрикивала пронзительно и кратко. Андре чувствовал себя удрученным горем.
Дни казались ему бесконечными. Древе по-прежнему не показывался. Однажды утром Андре получил от Антуана де Берсена записку, в которой тот уведомлял его о своем возвращении в Париж.
Он побежал на улицу Кассини, ему открыла дверь тетушка Коттенэ. Ее черное платье, чепец и передник с карманами придавали ей вид домоправительницы какого-нибудь кюре.
— Конечно, месье Антуан здесь и будет рад вас видеть, месье Андре. Войдите же.
Антуан де Берсен, с трубкой в зубах, был занят укладыванием бумаг.
— Здравствуй, старина. Ну-с, как живешь после Люссо? Я не писал тебе оттуда потому, что я, ты знаешь, плохой писака. Я рад пожать тебе руку перед отъездом, так как послезавтра я удираю. Да, сначала я проедусь по Испании, потом оттуда в Италию. Я буду в отъезде, по крайней мере, шесть месяцев, а может быть, более.
Антуан казался очень веселым. Он глубоко затянулся своей трубкой.
— Ты ничего не спрашиваешь меня об Алисе?
И Антуан принялся смеяться, глядя на Андре.
Все обошлось очень хорошо. Благодаря ловким переговорам с тетушкой Могон, лауреатом Академии, Алиса окончательно помирилась со своей семьей. Антуан привез ее с собой в Париж, на улицу Кассини, куда день тому назад прибыли г-н и г-жа Ланкеро за своей дочерью и ее пожитками. Ланкеро привели с собой наемную карету с верхом. Так как г-н Ланкеро счел более пристойным дожидаться внизу, в карете, то г-жа Ланкеро поднялась наверх одна. Расстались все они добрыми друзьями с взаимными пожеланиями и любезностями. Антуан выказал при расставании большую щедрость.
В заключение он сказал, смеясь:
— В сущности, она была в ярости. Ну что ж! Она выйдет за какого-нибудь мелкого служащего, которого будет обманывать… Эта милая Алиса! Кстати, она мне говорила, что с тобой в Люссо… Ты знаешь, на острове Голубя, однажды вечером…
Андре Моваль запротестовал:
— Но это — неправда, никогда в жизни…
Антуан де Берсен дружески похлопал его по плечу.
— Я в этом вполне убежден, глупенький, и ты напрасно постеснялся, если у тебя было на то желание. Я не ревнив, ты ведь это знаешь. Впрочем, кстати о женщинах, я хотел сказать тебе нечто. Юноше твоих лет необходимо иметь угол для оказывания гостеприимства этим дамам. Поэтому я оставлю тебе мастерскую. Тетушка Коттенэ осведомлена об этом, и тебе остается только отдавать ей приказания. Вот ключ от квартиры. Не отказывайся, ты мне окажешь услугу. Таким образом эта старая вертушка будет обязана держать дом в порядке. Постарайся доставить ей работу, старина, этой любезности я от тебя ожидаю.
Спустя день после отъезда Антуана де Берсена, которого он проводил на вокзал, Андре Моваль звонил у двери г-жи де Нанселль. Как он решился, как очутился он там? Он сам ничего об этом не знал. Слуга ввел его в гостиную. Из-за драпировки, отделявшей гостиную от будуара, Андре услышал звук голосов. Мука, испытываемая им, уменьшилась. Г-жа де Нанселль была не одна. Кто-то находился там вместе с ней. Может быть, ее муж? Образ г-на де Нанселля сделался приятным Андре.
Чья-то рука отдернула драпировку. Андре приблизился.
Г-жа де Нанселль лежала на своей кушетке возле столика, на котором стоял букет; в пальцах у нее была папироса. В глубине комнаты стоял человек, не имевший ни неуклюжего вида, ни узких плеч г-на де Нанселля, и в котором Андре узнал романиста Жака Дюмэна. Дюмэн поклонился Андре без поспешности, с видом, скорее недовольным присутствием постороннего. Он снова уселся, в то время как г-жа де Нанселль спрашивала у молодого человека о здоровье его матери и отца. Как это мило, что он зашел, что он не забыл ее. Где он провел лето? Она поблагодарила его за открытки. Отвечая на ее вопросы, Андре смотрел на нее. Он испытывал наслаждение, которого он не ожидал. Как все его опасения были напрасны! Он мог разговаривать, отвечать. Он мог войти, сесть, взять папиросу; все эти действия, казавшиеся ему издали необычайными, не сделались для него причиной неловкого положения, которого он опасался. Тогда почему же он так медлил с этим визитом? Вдруг он смутился. Что думает о нем этот Жак Дюмэн? Разве романисты не умеют читать в наших сердцах? Разве они — не таинственные и опасные колдуны, одаренные страшной властью угадыванья? Глаз Жака Дюмэна наблюдал его. Андре чувствовал, как его давил этот испытующий, острый и тонкий взгляд. Дюмэн казался внимательным и раздосадованным и покусывал свои усы. Несколько мгновений спустя он поднялся. Г-жа де Нанселль выказала изумление.
— Куда вы спешите, Дюмэн? Рано еще, и потом мы еще не кончили спорить. Совсем не любезно с вашей стороны — уходить так. Вы пользуетесь приходом господина Моваля, чтобы бежать, как трус. Представьте себе, месье Моваль, что мы говорили о любви. Дюмэн предполагает, что одной любви недостаточно, что она нуждается, для того чтобы быть совершенной, в материально-благоприятных обстоятельствах, что ее должны окружать довольство, комфорт, спокойствие, тысяча тонкостей, которые способен доставить ей лишь опытный любовник. Ну а я, Дюмэн, думаю совершенно иначе. Знаете, если бы я полюбила, я была бы вполне равнодушна ко всему этому. Я любила бы любовь из-за самой любви, со всеми ее случайностями, опасностями…
