Жак Дюмэн пожал плечами и взял свою шляпу:
— Верьте мне, сударыня, правда на моей стороне.
И, целуя руку молодой женщины, он прибавил:
— До скорого свидания; привет господину де Нанселлю. Как он поживает?
Г-жа де Нанселль засмеялась:
— Да очень хорошо. Ах, знаете, он больше не расстается с архивом. Виноваты в этом вы… Дело в том, что мой муж — странный человек! У него бывают всякие пристрастия, причуды. С тех пор как я замужем, я видела его поочередно то нумизматом, то рыболовом, то часовщиком, — теперь он занят историей. Я думаю, что женитьба на мне была удовлетворением одной из таких прихотей… Ах, он был бы хорошим типом для романа… Вот что, я вам его даю, Дюмэн.
— Благодарю, я предпочел бы, чтоб вы были героиней этого романа.
Жак Дюмэн склонился, чтобы снова поцеловать руку г-жи де Нанселль.
— Вы — глупы, мой бедный Дюмэн!
Когда удалился романист, г-жа де Нанселль помолчала некоторое время. Она оправила одну из роз в букете, стоявшем возле нее. Казалось, она глубоко задумалась. Андре Моваль смотрел на нее и думал о только что произнесенных ею словах. О любви она говорила, как о чем-то естественном, возможном. Для нее любовь — это было приключение. В глазах Андре г-жа де Нанселль становилась неожиданно романтической.
— Но вы все-таки, месье Моваль, не рассказали мне, как провели лето…
Андре Моваль встрепенулся. Г-жа де Нанселль принялась слушать его. Он говорил о Бретани, о своем пребывании в Турени, у своего друга. Он стал описывать домик в Люссо, Луару, ее пески, ее острова, Шантелу и его пагоду. Она прервала его:
— А вы взбирались туда, на пагоду?
Он сознался, что нет.
— Вы совсем не предприимчивы. А мне бы захотелось забраться на эту шаткую, острую китайскую штуку, откуда можно видеть далеко-далеко и которая качается, как будто бы собирается падать…
Андре смотрел на нее. У нее был смелый и решительный вид. Ее нога, обутая в остроносую туфлю, выступала из-под платья, такая маленькая, что, казалось, она не могла никуда вести ее. Как представить себе ее, эту изящную ногу, поднимающуюся по ступеням лестницы? Андре вдруг подумал о лестнице Антуана де Берсена. Им неожиданно овладела глубокая грусть. Он встал. Она сказала ему:
— Вероятно, это было очаровательно: тот дом в скалах и длинная серебристая Луара. А что, вы часто видитесь с вашим другом?
Андре объяснил, что друг его в настоящее время путешествует по Италии. Г-жа де Нанселль, опустив голову, гладила рукой шелк дивана.
— Заходите еще, месье Андре, я бываю дома почти каждый день в это время.
И она протянула ему руку, к которой он не посмел прикоснуться губами и которую этот Жак Дюмэн поцеловал дважды.
В течение недели, последовавшей за визитом к г-же де Нанселль, Андре Моваль чувствовал себя совершенно несчастным.
Когда на морском берегу в Морга он убедился, что любит г-жу де Нанселль, им овладело странное волнение, большое душевное беспокойство; он отдавал себе отчет в том, что в его жизнь врывается нечто новое. Хотя он до того времени не любил, но книги рассказали ему о муках любви. И он в свою очередь испытает их. Его страх тоскливо вопрошал грядущее.
Вопреки его ожиданию, он не пережил ничего невыносимого. Единственная мысль, заставлявшая его страдать, была мысль о том, что его любовь останется навеки скрытой и напрасной. Впрочем, ввиду того, что он не думал о каком-нибудь реальном осуществлении своего чувства, он довольно легко покорялся тому, что предмет его чувства не пребывает с ним. Правда, во время своего пребывания в Люссо, он много думал о г-же де Нанселль, но мысль о ней не становилась слишком тиранической. Иногда он даже забывал о ней.
Вернувшись в Париж, Андре Моваль сохранил то же настроение. Тем не менее столь близкое присутствие г-жи де Нанселль на улице Мурильо делало его нервным и неспокойным, и ему приходилось увещевать себя и уверять, что соседство молодой женщины не изменяло ничего в его отношениях к ней… Но обстоятельства обманули его ожидания. Отправляясь к г-же де Нанселль, он думал, что исполняет долг вежливости, тем не менее он спрашивал себя, не участвовало ли несколько в его внезапном решении предложение квартиры на улице Кассини, сделанное ему Берсеном? Какую же призрачную и нелепую надежду хранил он! Как только он попал на улицу Мурильо, он убедился в своем безумии. Из своего визита он вынес ясную уверенность в двух вещах: во-первых, в том, что он никогда не осмелится, как и прежде, признаться в своей любви г-же де Нанселль; во-вторых, что он впредь не в силах обходиться без встреч с г-жой де Нанселль.
Видеть ее! Да. Гулял ли он теперь, ел или спал, ее образ беспрестанно появлялся перед ним. Он думал лишь о г-же де Нанселль и о своей любви к ней. Она всецело поглощала его. Он даже не беспокоился о том, как бы мать не заметила того сосредоточенного и рассеянного состояния, в котором он пребывал. Г-жа Моваль не раз обращала на это внимание. Андре ссылался на мигрени. У него не было силы притворяться, и едва хватило ее на то, чтобы устоять перед властным желанием говорить о г-же де Нанселль. Если бы Антуан де Берсен был в Париже, Андре, наверное, открылся бы ему. У него было искушение отправиться к Древе. Он больше не работал, пропускал лекции, целыми днями бродил по улицам.
Однажды днем он отправился на улицу Кассини. Тетушки Коттенэ не было там, и он прошел в мастерскую. В ней все содержалось в порядке и чистоте. Андре сел у стола. Он обещал Берсену написать, добросовестно ли исполняет тетушка Коттенэ свои обязанности сторожихи, и вынул из бювара лист бумаги. Писать Берсену! Но почему бы ему не написать скорее г-же де Нанселль! Он признался бы ей в этом письме в своей любви и в своих терзаниях. О! Он не станет подписываться под этим письмом, но, быть может, г-жа де Нанселль узнает почерк. Андре лихорадочно окунул перо в чернильницу. Оно вышло сухим из нее. В Чашечке не было ни капли чернил. Тогда ему захотелось умереть. Почему бы ему не покончить с собой? Что ему до жизни? Ему никогда не узнать ее высшего блаженства — разделенной любви.
Когда он вернулся на улицу Бо-з-Ар, было четыре часа. Подымаясь по первым ступенькам лестницы, он услышал шелест юбок спускавшейся женщины. Он вдруг вспомнил, что был приемный день его матери. Ему пришла мысль, что эта легко ступающая особа была, вероятно, мадемуазель Леруа. Он сразу почувствовал, что его охватила трогательная симпатия к ней. Как и она, он состарится в одиночестве. Как и она, он будет жить в комнатке, которая будет выходить в сад. Как и она, он станет разводить птиц по возвращении с долгой консульской службы. И он представил себе сморщенного старика, опирающегося на бамбуковую трость, с кожей, спаленной солнцем Востока. Вдруг он поднял голову. Перед ним стояла г-жа де Нанселль и говорила ему своим веселым и молодым голосом:
