После уединенной жизни в Грешневке, где Катерина пропадала одна целыми днями то в лесу, то на реке, то в полях, постоянное присутствие рядом чужих людей мучило ее и не давало привыкнуть к этой новой жизни. Подруг у нее не появилось, но Катерину это не тяготило: среди тихих, безответных, запуганных девочек приюта не нашлось ни одной, которую ей хотелось бы видеть рядом с собой. В приюте процветало шпионство и ябедничество, девочки внимательно наблюдали за своими товарками и при первой же возможности бежали жаловаться воспитательницам. В «рабочей» у печки всегда стояло несколько наказанных. Время от времени туда попадала и Катерина, и всегда за одно и то же: за самовольные отлучки во время гуляний к пруду. Впрочем, довольно быстро она сообразила, что не стоит привлекать внимание Елены Васильевны к этим ее исчезновениям, и стала осторожнее: бегала к пруду не чаще раза в неделю и ненадолго. Несколько раз ей даже удавалось вернуться незамеченной.
Узел, спрятанный желтоглазым Васькой, пропал на другой же день, и, не найдя его, Катерина слегка расстроилась: значит, ее новый знакомый пришел в ее отсутствие, и неизвестно, появится ли еще когда-нибудь. Но через неделю Катерина опять нашла в кустах какие-то свертки; ей показалось, что это были рулоны материи. И снова на другой день они исчезли. Пробегав еще несколько дней к забору впустую, Катерина поняла наконец, что это бесполезно.
Васька появился неожиданно: в декабре, когда Москва уже была засыпана снегом и приютский сад стоял неподвижный, белый, а замерзший пруд можно было угадать только по нескольким пожухлым палкам рогоза, торчащим из-под снежного покрова. В приюте царила обычная лихорадка, начинавшаяся за несколько недель до рождественских праздников, спешно шились подарки для покровителей приюта, старшие воспитанницы были завалены заказами: работы приютских были известны в городе, и у них охотно покупали изящно вышитое белье, платки и блузки. Катерина вместе с другими старшими, освобожденными на эти дни от занятий, не поднимала головы от шитья и вставала от рабочего стола с синими и зелеными пятнами перед глазами. Их давно уже не наказывали даже за серьезные провинности: не было времени подпирать печку. Мастерицы, захваченные работой, отказывались даже выходить гулять, но после того, как однажды блондинка Таня Сенчина, поднявшись из-за стола, упала в обморок, старшеотделенок стали насильно отрывать от их батистовых рубашек и наволочек и выпихивать в сад.
…Катерина медленно шла по дорожке, кутаясь в платок и пряча в рукава пальто озябшие руки. Был серый сумрачный день, с неба сыпал снег, снегири, облепившие рябину, задорно свиристели и сбрасывали с поникших веток мягкие снежные хлопья. Полюбовавшись ими, Катерина бросила на снег несколько хлебных крошек, посмеялась, глядя на поднявшуюся из-за них птичью свару, и пошла по едва заметной стежке к пруду. Она уже давно не ходила сюда и почти забыла о своем давнем приключении, поэтому веселый оклик заставил ее вздрогнуть:
– Эй, фартовая, ты?
Она подняла голову. Верхом на заборе сидел Васька и разглядывал ее своими желтыми глазами. Нос его был совершенно красным от мороза, из валенок выглядывали клочья соломы, слишком большая для него мужская синяя поддевка была подпоясана веревкой, но выглядел Васька бодро и весело болтал ногой в валенке, который вот-вот был готов свалиться в снег.
– Ну, будь здорова, что ли! А я уж думал – подорвала ты отсюда. Обещалась ведь. Али пообвыклась?
– Здесь не привыкнешь, – сумрачно сказала Катерина, подходя ближе к забору. Снег здесь доходил ей до колен, и Васька, крикнув: «Да не лезь ты, дурища, угрузнешь!» – ловко спрыгнул в сугроб сам. Прежде чем Катерина успела сообразить, что он собирается сделать, Васька ловко обхватил ее за плечи, притянул к себе и поцеловал. Катерина отстранилась – скорее озадаченная, чем оскорбленная. Долго и внимательно рассматривала Ваську – до тех пор, пока с физиономии у того не пропала улыбка.
– Эй, ты чего так глядишь? Обиделась рази? Да я так, как сеструху… Нужна ты мне! Али не доводилось допрежь?
Катерина молча покачала головой. Васька усмехнулся, но было заметно, что он смущен. Некоторое время они молча стояли друг против друга. Короткий зимний день темнел, подходили сумерки, снег становился синим, мерцающим на открытых местах. Пролетевшая мимо ворона сбила с кривой березы шапку снега, она упала и мягко разбилась прямо у ног Катерины. Та вздрогнула, очнулась.
– Ладно… Мне некогда. Пора возвращаться, скоро опять работать.
– Постой. Куда так сразу-то? – Васька хотел было поймать ее за руку, но Катерина спрятала ладонь за пазуху. – Может, ты это… есть хочешь?
– Не хочу.
– У меня бублик есть. Согрелся, теплый.
– Ну, давай, – удивленно сказала Катерина, заметив, что Ваське почему-то очень хочется угостить ее, и не видя причины, чтобы отказаться. Тот вытащил из-за пазухи помятый, но в самом деле теплый бублик. Великодушно предложил:
– Хочешь весь?
Но Катерина отказалась и, разломив бублик, половину отдала Ваське. После кислого и жесткого приютского хлеба сдоба показалась ей невероятно вкусной, и Катерина ела бублик по кусочкам, смакуя и растягивая удовольствие. Васька, наблюдающий за ней, в конце концов отдал ей остаток своего куска:
– Доедай уже, сирота казанская… Морют вас тут голодом хужей каторжных.
– Шпашибо… – невнятно отозвалась Катерина. Васька рассмеялся и стряхнул с ее щеки крошки.
– Да ты не спеши. Хочешь, я завтра еще принесу?
– А ты разве завтра снова придешь? – как можно спокойнее спросила Катерина, чувствуя, как горячо и радостно запрыгало сердце.
– Что ж не прийти к раскрасавице такой? – ухмыльнулся Васька, но, увидев, как нахмурилась Катерина, поспешно перекрестился: – Вот тебе крест, правду говорю! Ты не цыганка ли? Я такое только у ихних видал…
– Нет. Моя мама черкешенка была. – Доев бублик, Катерина отряхнула пальцы и, подумав, сказала: – Ты завтра не приходи. И послезавтра тоже. Если я сюда буду каждый день бегать, заметят. И так нельзя… В пятницу приходи.
– Приду, – серьезно пообещал Васька и затопал к забору, аккуратно попадая валенками в собственные следы. Катерина же, не оглядываясь, пошла по глубокому снегу в обход пруда.
Она уже вышла на главную аллею, очищенную дворником от снега, когда ее окликнули звенящим от любопытства шепотом:
– Эй, Катя… Грешнева! Где это ты бегала? Забыла, что к пруду запрещено ходить?
Катерина подняла голову. В упор, без удивления, без страха посмотрела на стоящую перед ней Таню Сенчину. Катерина уже знала цену этому своему взгляду: через минуту Сенчина захлопала ресницами и жалобно сказала:
