– А, рыжий мальчик! – только и сказал крестоносец.
– Это я его нашел, – бодро отрапортовал круглолицый упитанный оруженосец, тот самый, что приволок Мадленку за шиворот, как собачонку.
– Очень хорошо, Рупрехт, – одобрил Боэмунд фон Мейссен. – Помнишь меня? – обратился он к Мадленке.
Девушка хотела ответить: «Вашу милость забыть невозможно», что, разумеется, было чистейшей правдой, но на Мадленку, бог весть отчего, напала ужасная икота. Перед беспощадным взглядом бездонных синих глаз она чувствовала себя невыносимо беззащитной. Разом вспомнились ей и ее неуместно фамильярное, в общем-то, обращение с раненым, и обещание Боэмунда, который никогда не бросал слов на ветер, что она еще раскается в том, что помогла ему. Мадленка убеждала себя: мол, она не сделала крестоносцу ничего плохого, но он, похоже, так не думал. Надо было во что бы то ни стало оправдаться, сказать что-то в свою защиту, причем немедленно.
– Ик, – выдавила из себя Мадленка. – Ик, ик, ик!
– Что с ним делать, ваша милость? – осведомился кнехт Рупрехт.
– Повесить, – коротко сказал Боэмунд.
Нет слов, синеглазый оказался ужасной сволочью, то есть именно тем, кем он, судя по рассказам, и должен был быть. Мадленка в ужасе затрясла головой, желая доказать, что ее нельзя вешать, потому что она, во-первых, все-таки помогла крестоносцу, а во-вторых, без нее бы его друг и товарищ по оружию наверняка сидел бы в темнице до второго пришествия, но Боэмунд не обратил на ее отчаянные жесты никакого внимания.
– А может, просто перерезать ему горло? – предложил Рупрехт, видимо, отличавшийся от природы особой сердобольностью.
– Нет уж, – глумливо сказал Боэмунд, – я дал этому юноше рыцарское слово повесить его, если он мне попадется, и от клятвы своей отступать не намерен… Веревку сюда.
Мадленка только снова икнула и в страхе вытаращила глаза. Второй оруженосец, повинуясь приказу господина, уже доставал веревку. Она была белая и длиннющая, и при желании – так показалось Мадленке – на ней можно было перевешать весь Краков. Девушка в ужасе представила себе: вот сейчас на конце этой веревки она прямиком отправится в рай, не отомстив за Михала, и закоченела. Она умоляюще скосила глаза на рыцаря (Рупрехт крепко держал ее за волосы, не давая пошевелиться), однако Боэмунд и ухом не вел. Прочие крестоносцы спокойно наблюдали за происходящим. И подумать только, что на расстоянии полета стрелы от нее сидит Вонючка, он же Лягушонок со своей дурацкой царапиной, и… Второй оруженосец подобрал щепотку земли и сунул ее в руку Мадленки.
– Вот тебе для защиты от ада, – объявил он (ведь ее вешали, не позвав к ней священника).
Мадленке сделалось совсем нехорошо от такой заботы. Рупрехт поднял ее и потащил к веревке, болтающейся на суку дерева. И в тот момент у бедной девушки наконец прорезался голос.
– Анжу, ко мне! – заверещала она, трепыхаясь в цепкой хватке Рупрехта. – Спаси меня скорее, меня убивают! На помощь, друг, на помощь!
Рупрехт огрел ее по шее, и у несчастной Мадленки аж потемнело в глазах, после чего она смогла только слабо пискнуть:
– Убивают!
– Вот проклятое отродье, – проворчал кнехт, затягивая петлю на ее шее.
Другой конец веревки был перекинут через сук и приторочен к седлу лошади, на которую сел второй оруженосец, и едва бы он дал шпоры благородному животному, бренной жизни Мадленки пришел бы конец. Рупрехт взглянул на своего подручного и хотел уже поднять руку, приказывая ему сняться с места, но не успел – в кустах послышался такой треск, словно сквозь них ломилось стадо диких бизонов, и весь исцарапанный, с налитыми кровью глазами Филибер де Ланже выскочил на поляну, держа в руке кошкодер. Первым ударом он отправил к праотцам подлизу Рупрехта, вторым уложил лошадь, тащившую веревку, так что всадник, охнув, вылетел из седла и в беспамятстве растянулся на земле. Сук с треском сломался, и Мадленка рухнула к подножию дерева, синея, хрипя и тщетно силясь снять с шеи почти затянувшуюся петлю.
– Убью! – зарычал Филибер, размахиваясь, и бросился на Боэмунда, который уже выхватил меч. Но внезапно Лягушонок остановился и, увлекаемый кошкодером, сделал пол-оборота вокруг себя.
– Это же брат Филибер! – крикнул кто-то из крестоносцев. – Анжу! Ей-богу, он!
– Черт возьми! – проревел Филибер, опуская кошкодер. – Что здесь происходит? Я думал, моего друга убивают!
Боэмунд перевел взор на Мадленку, которая все никак не могла ослабить петлю.
– Мальчишка твой друг? – спросил он с расстановкой и голосом, не сулившим добра решительно всем друзьям Филибера.
– Ну да! – подтвердил счастливый Лягушонок. – Мишель помог мне бежать из чертова подземелья замка. Если бы не он, я бы пропал, ей-богу! Постой, ты что, хотел его повесить? За что?
Мадленка наконец стащила с шеи поганую веревку и с клекотом втягивала в себя воздух, не в силах вымолвить ни слова.
– Ни за что! – прохрипела она, так как Боэмунд не торопился с ответом. – В него бесы вселились! – тыча пальцем в крестоносца, добавила она, что на современном языке означает: «У него крыша поехала».
– Ну-ну, – примирительно сказал Филибер, потрепав ее по плечу. – Бывает. Брат Боэмунд погорячился.
– Я ему ничего плохого не сделал! – завелась Мадленка. Если бы взгляды обладали способностью убивать, храбрый рыцарь Боэмунд фон Мейссен давно бы уже лежал мертвым…
Но на него, похоже, такие вещи не действовали.
– Я рад, что ты вырвался из плена, – спокойно сказал он, обращаясь к Филиберу. – Но какого дьявола ты уложил моего оруженосца?
– А это был твой оруженосец? – искренне удивился Филибер. – Прости, брат, я не знал. Я решил, что Мишеля нашли люди князя, ну, и поспешил сюда.
Крестоносцы окружили Филибера, некоторые спешивались, чтобы обнять его и выразить свою радость по поводу того, что он снова с ними. Оказалось, они направлялись в резиденцию князя Диковского, чтобы силой или иным способом отбить своего товарища.
– А я думал, ты мертв! – сказал Филибер Боэмунду. – Мальчишка мне рассказал, как он встретил тебя на дороге.
– Я и сам не чаял увидеть тебя живым, – коротко отвечал Боэмунд, метнув на Мадленку такой взгляд, что она от греха подальше поспешила укрыться за широкой спиной Филибера. – Однако, раз уж мы нашли тебя, можно ехать обратно в Мариенбург. Аренвальд, коня брату Филиберу!
– И коня моему другу Мишелю! – рявкнул Филибер.
На лице Боэмунда отразилось удивление, сильно сдобренное замешательством.
– Ты собираешься взять юношу с собой? – вежливо поинтересовался он. – Для чего?
– Потом объясню, – отмахнулся Филибер. – Скажи, ведь нас обвиняют в том, что мы убили мать Евлалию?
