– Черт возьми, я боюсь за него! – промолвил граф Роберт. – Дьявол сорвался с цепи, Рауль!
Юноша, одной рукой перехватив поводья Версерея, улыбнулся.
– Лучше пожелайте нам удачи в этом… любовном приключении! – сказал он и, прыгнув в седло, помчался вслед за герцогом.
Путешествие получилось стремительным. Тот путь, что послы проделали за два дня, герцог покрыл за одну ночь. Остановился он лишь один раз, на рассвете, да и то лишь для того, чтобы сменить лошадей. Он не желал давать себе передышку даже на отдых; герцог перекусил на ходу и в большой спешке. Говорил он мало, но по мере приближения к Лиллю нетерпение охватывало его все сильнее. Рауль, полумертвый от усталости, все же не смог удержаться от смеха. Он слишком утомился, чтобы раздумывать над тем, как намерен герцог обойтись с дочерью графа Болдуина, но чувствовал, что Вильгельм находится не в том состоянии, чтобы предстать перед элегантным двором. Покрытый дорожной пылью и пятнами конского пота, он больше походил на торопящегося гонца, нежели правящего принца, однако говорить ему об этом было бессмысленно. Рауль даже не удивился, когда, не сбавляя ходу, тот понесся по узким улочкам Лилля к дворцовым воротам, которые проскочил без задержки.
У входа в большую залу герцога узнали. Ошеломленный паж с раскрытым ртом уставился на него, после чего окликнул своих приятелей. Когда Вильгельм спрыгнул с седла, к нему навстречу бросилось несколько человек, приветствовавших его поклонами, робкими расспросами и предложениями проводить в спальню. Но герцог безо всяких церемоний отмахнулся от встречающих словно от назойливых мух и велел Раулю взять его коня под уздцы.
– Я задержусь у нее ненадолго, – пообещал Вильгельм, широким шагом направляясь мимо вежливых джентльменов прямо во дворец.
В зале шесть или семь человек ожидали начала ужина. При виде герцога Тостиг воскликнул:
– Кровь Христова, да это же Нормандец! К чему такая спешка, герцог Вильгельм?
К герцогу наперерез бросился один из фламандских вельмож и принялся объяснять, что граф с сыновьями вот-вот должен вернуться с соколиной охоты, но растерянно оборвал себя на полуслове, поскольку было совершенно очевидно, что герцог его не слушает. Звеня шпорами, Вильгельм пересек вымощенный плитами пол залы и поднялся по узкой лестнице прежде, чем кто-либо из присутствующих успел хотя бы протереть глаза. Они, правда, заметили, что на боку у него висел меч, а в правой руке он сжимал хлыст.
Фламандцы в задумчивой растерянности уставились друг на друга. Им казалось, будто герцог Нормандии сошел с ума.
А Матильда сидела на подушечке в своем будуаре, расшивая узорами напрестольную накидку. Другой ее конец держала в руках леди Юдифь, и обе склонились над своей вышивкой. Они пребывали в окружении нескольких фрейлин, которые занимались тем же. В комнате звучал негромкий разговор, резко оборвавшийся, когда дверь в дальнем конце неожиданно распахнулась. Иглы застыли в воздухе; шесть ошеломленных лиц обратились к двери, и шесть пар глаз округлились от изумления.
На пороге стоял Вильгельм, совершенно неуместный в надушенном будуаре. Заметив выражение его глаз, одна из фрейлин, ойкнув, испуганно вцепилась обеими руками в соседку.
Матильда лишилась дара речи. Наружу рвались какие-то эмоции, душившие ее; она не отдавала себе отчета в том, что это – страх или торжество. Глядя на происходящее словно со стороны, леди отметила: сапоги и мантию герцога покрывает густой слой пыли, его лицо побледнело и осунулось от усталости после долгой скачки; по губам Матильды скользнула тень ликующей улыбки.
– Что все это значит? – осведомилась Юдифь, в голосе которой явственно прозвучало изумление. Поднявшись с места, она шагнула вперед, переводя взгляд с герцога на застывшее лицо сестры.
А Вильгельм неспешным шагом подошел к Матильде. Леди сидела неподвижно словно статуя и молча смотрела на него. Наклонившись к ней (ей же показалось, будто в этот момент он набросился на нее словно коршун), Вильгельм рывком поднял женщину на ноги и стиснул оба ее запястья с такой силой, что у нее перехватило дыхание.
– Мне в точности передали ваше послание, – сообщил герцог. – Я пришел ответить на него.
– Господи милосердный! – вскричала Юдифь, которая уже догадалась, что будет дальше.
Одна из фрейлин, заметив, как герцог взмахнул хлыстом, заплакала. Губы Матильды с трудом шевельнулись:
– Вы не посмеете!
– Еще как посмею, мадам, – ответил Вильгельм. Она впервые увидела его улыбку, похожую на злобный оскал. – За то же самое оскорбление, что вы нанесли мне, гордая вдова, мужчинам по моему приказанию отрубали руки и ноги. – Он выволок ее на середину будуара. – Ваши руки и ноги останутся при вас, мадам, а вот бока пострадают, изрядно!
Фрейлины пребывали в полуобморочном состоянии; некоторые выглядели так, словно вообще не понимали, что происходит; одна всхлипывала от ужаса; и все они жались друг к другу, стараясь оказаться как можно дальше от зловещего незваного гостя. Хлыст со свистом рассек воздух; женщина, плача, закрыла лицо руками, вздрагивая всякий раз, когда кожаная плетка вгрызалась в ее плоть.
Леди Юдифь первой вернула себе самообладание. Едва Вильгельм занес над головой ее сестры руку с хлыстом, она стремглав бросилась к двери и прижалась к ней спиной, вцепившись пальцами в потемневшие доски, словно для того, чтобы не дать ей открыться. Старшая из фрейлин, пришедшая в ужас от созерцания своей госпожи, безжалостно избиваемой хлыстом, уже готова была выскочить наружу и позвать на помощь, но была вынуждена отступить перед Юдифью.
– Дура, неужели вы хотите, чтобы весь двор узнал о том, что леди Матильду выпороли? – презрительно бросила ей Юдифь. – Уймитесь! Она не поблагодарит вас за то, что вы разнесете по всему свету весть о ее побоях.
Матильда всхлипывала, закусив нижнюю губу, ничем более не выдавая своего унижения, и лишь слабо постанывала. Платье ее изорвалось, волосы пребывали в беспорядке; пальцы Вильгельма продолжали с такой силой сжимать ее запястья, что ей казалось, будто у нее переломаны кости. Наконец безжалостная порка прекратилась; очевидно, герцог просто устал. Когда он нанес последний удар, ноги Матильды подогнулись, но он, отбросив хлыст в сторону, обхватил ее за талию, не давая упасть, и крепко прижал к себе, грудь в грудь.
– Мадам, вы презрели меня, – сказал Вильгельм, – но, клянусь Богом, вы никогда меня не забудете! – Герцог прижал ее к себе еще крепче, хотя это казалось невозможным; его левая рука разжалась, отпуская запястья Матильды, и он приподнял ее подбородок. Прежде чем она успела сообразить, что сейчас произойдет, герцог крепко поцеловал ее в полураскрытые губы. Она вновь издала слабый стон. А он рассмеялся, внезапно и хрипло, отшвырнул ее от себя и развернулся на каблуках. Едва не лишившись чувств, леди повалилась на пол и осталась лежать без движения.
