Чувствуя себя старым железным колесом, давно неиспользуемым и потому заржавевшим, Элоди постаралась сбросить с себя плащ апатии и сосредоточиться на вопросе Уилла.
– Талейрана сместили. Мне об этом известно не было.
– И мне тоже. Как бы то ни было, он, похоже, сохранил значительную долю своего влияния.
Способность соображать постепенно возвращалась, и она воскресила в памяти обмен репликами между Сен-Арно и де Мерлонвиллем.
– По словам де Мерлонвилля, герцог Талейран сообщил де Ришелье о том, что Сен-Арно похитил меня, значит, агенты Талейрана до сих пор следят за нами, но именно Ришелье определяет ход событий. Сен-Арно едва терпят, так что с его-то жаждой власти он теперь будет тщательно взвешивать свои поступки касательно нас или Филиппа.
– В любом случае, исходя из слов Мерлонвилля, скоро он покинет Францию навсегда. Кроме того, герцог явно дал понять, что французскому правительству нет никакого дела до признания, которое вы собираетесь сделать.
Элоди кивнула:
– Логично. На трон вновь взошел король, и никто не захочет напоминать ему о давнем наполеоновском заговоре, который к тому же провалился.
– Это подтверждает то, что рассказал Джордж Армитадж. Ни британское, ни французское правительства не заинтересованы ворошить тот скандал. Так что неприятностей можно ожидать лишь от тех, кого де Мерлонвилль назвал «мятежниками».
– Да, Сен-Арно и его приспешникам, пытающимся пробиться обратно в правительство, достанет сообразительности не афишировать былую приверженность Бонапарту, – подытожила Элоди. – Et bien[23], де Мерлонвилль получил указания обеспечить нас сопровождением, чтобы никто не беспокоил.
– Возможно. Если только своим предложением он на самом деле не хотел усыпить нашу бдительность, а в действительности люди Талейрана могут напасть на нас в любой момент. Хотя маловероятно, ведь в таком случае возникает закономерный вопрос, почему они не схватили нас раньше, когда мы двигались на север. Все же я буду сохранять бдительность. Именно поэтому мы и находимся сейчас в этой захудалой гостинице.
– Весьма мудрая мера предосторожности.
– Надеюсь, ты не изменишь мнения, проведя ночь на простынях, влажных из-за протекающей крыши.
Элоди склонила голову набок:
– А тебе, похоже, уже приходилось ночевать под этой текущей крышей?
Уилл усмехнулся:
– Не стоит недооценивать связи бывшего вора, похитителя кошельков и сбытчика нелегального добра.
– Ты что же, и контрабандой занимался?
– Контрабандисты высаживаются по всему побережью, а потом через разветвленную сеть агентов сбывают товар на удаленной от моря территории. Человек, на которого я работал, использовал нас для тайной доставки беспошлинных кружев, шелка и бренди. Дело довольно прибыльное, если не попадешь в лапы налоговой службы.
– Твоя жизнь была полна приключений.
– Не более, чем твоя. Émigrée, под покровом ночи спасающаяся бегством из Нанта, затем возвращение в «Новую Францию», жена военного, безутешная вдова, переодетая раненым солдатом и в таком виде прошедшая через остатки двух армий, экономка в Вене, вышивальщица, старик, юноша-слуга, монах, крестьянка, торговка апельсинами, – перечислял Уилл, загибая пальцы.
Элоди улыбалась, но упоминание о торговке апельсинами мысленно вернуло ее в Париж, к конечной цели путешествия.
– И наконец, я снова стала самой собой, – негромко произнесла она. – Без дома, без семьи, без сына. – На последнем слове ее голос дрогнул, и она тяжело опустилась на стул, сгибаясь под гнетом усталости и отчаяния.
Рука Уилла накрыла ее руку.
– По крайней мере, тебе больше не нужно опасаться вмешательства Сен-Арно.
– В этом ты, похоже, прав, – со вздохом ответила она. – Хвала Господу, мой сын в безопасности. Но для меня он по-прежнему потерян.
– Пока мы живы, есть и надежда, поэтому…
Элоди приложила руку к его губам, не давая договорить.
– Прошу тебя, Уилл, больше никаких хитроумных замыслов! – взмолилась она. – Я не могу этого выносить.
Он понял: она по-прежнему балансирует на грани пропасти, поэтому, когда она убрала руку, он заговорил о другом. Взяв ее ладонь, он принялся поглаживать ее, сочувственно глядя ей в глаза.
– Как бы мне хотелось помочь тебе. Я знаю, сколь многого ты лишилась.
Хотя ее рациональное мышление и принимало его слова, таящийся внутри раненый зверь решил показать клыки.
– Ты знаешь? – рявкнула она. – Откуда же? Je te jure[24], ты и понятия не имеешь, что я чувствую.
– Можешь думать все, что угодно, но я буду стоять на своем. Я держал за руку мать, когда она умирала. Мне было тогда пять лет.
Выражение, отразившееся на лице Уилла, поразило Элоди так сильно, что она не нашлась что возразить. Гнев тут же улетучился. Неудивительно, что он не хотел говорить о своем детстве. Ему было всего пять лет, чуть больше, чем сейчас Филиппу! А она-то полагала, что, выкрав собственного сына, подвергнет его непереносимому испытанию. Ее затопило чувство жалости, смешанное со стыдом.
– Искренне сожалею, – прошептала она.
– Она была единственной живой душой на свете, кто заботился обо мне и пытался защитить, – тихо произнес Уилл, глядя в пространство, будто забыв о присутствии Элоди. Отражающаяся в его глазах боль свидетельствовала о том, что он заново переживает давние события. – Хотя я был голоден и ходил в обносках, даже в пять лет понимал, что она делает для меня все, что в ее силах.
Элоди колебалась, не зная, какие подобрать слова, чтобы вызволить его из эмоциональной пропасти, в которую он угодил. Уилл качнул головой, будто отгоняя воспоминания, и посмотрел на нее с улыбкой:
– Я предупреждал, в этой истории нет ничего поучительного.
– Как ты сумел выжить?
– Познакомился с уличными мальчишками, хотя мама запрещала бегать с ними. Они нашли меня на рынке. Вместе с еще одним малышом я копался в мусорных кучах, выискивая что-нибудь съестное в рыночных отбросах. Двое мальчишек попытались отнять у малыша добычу, но я вступил с ними в драку. Их предводитель, парнишка постарше, разнял нас. Он, вероятно, мог бы прикончить меня одним взмахом кулака, но вместо этого приказал приятелям оставить меня в покое. Сказал, что ему нравится мой воинственный дух и я могу им пригодиться. Они приняли меня к себе и научили законам улицы.
– Воровству?
Уилл кивнул:
– Воровать, забираться в дома, открывать замки, передергивать в карты, драться на ножах. Я овладел искусством показывать дешевые трюки, завораживающие легковерных простачков, в то время как напарник обирал их карманы. Но самый главный трюк заключался в том, чтобы победить, не прибегая к помощи крапленой колоды карт.
