Заккариас вскоре вернулся и шепнул укротителю:
— Патриций не должен выйти отсюда живым: влей ему в вино того фессалийского яда, который убивает мгновенно самого сильного человека. Я не хочу, чтобы он мучился. Он был хорошим товарищем, и мы боролись с ним не хуже каких-нибудь атлетов в цирке.
XV. И немые могут объясняться знаками
Пока мнимый Заккариас отдавал это приказание, молодой патриций поглядывал с любопытством на молодую гречанку, сидевшую неподвижно на прежнем месте. Мнимый Андрокл заметил это и сказал с улыбкой:
— Не обращайте внимания на эту женщину, синьор Молипиери: это простая невольница, танцовщица, которой предстоит забавлять толпу на площади Святого Марка своей ловкостью и грацией. Венецианцам уж надоело смотреть на прыжки моего льва, и, между нами будет сказано, рев его уже не наводит больше ужаса не только на взрослых, но даже и на детей.
— Что поделаешь, добрый Андрокл, — проговорил Орио задумчиво. — Ко всему можно привыкнуть, и все может надоесть, исключая кипрское или хиосское вина.
Заккариас между тем наполнил кубки и поставил их перед молодым патрицием.
— Пейте, мои синьоры, — сказал он. — Вы не найдете лучшего вина, чтобы выпить за смерть императора Мануила.
— Нет! — воскликнул Орио, отталкивая с живостью кубок. — Я не буду пить за его смерть… Он враг святого Марка, и я готов встретиться с ним на поле битвы, но никогда я не присоединюсь к убийцам того, кто поступил так великодушно со мной и с моим другом Валериано Сиани!
При последнем слове взгляд Орио упал невольно на молчаливую танцовщицу, и ему показалось, что та вздрогнула. Между тем Заккариас вылил торопливо вино, которое он предлагал молодому патрицию и обратился к укротителю со словами:
— Господин, нужно подать кубок самого сладкого ликера благородному венецианцу, который не хочет показаться неблагодарным Мануилу Комнину. Дадим же ему ликера, усыпляющего память. Быть может, он забудет потом свою нерешительность.
Затем он добавил шепотом:
— Я налью ему наркотического зелья, которое убивает волю и сковывает члены, не уничтожая способности видеть и слышать.
Немного спустя к Орио приблизился немой невольник и налил в кубок вина из бутылки странной формы, которую Заккариас вынул из ящика, наполненного различными пузырьками и флаконами.
Между тем молодая гречанка, очевидно, придумывала способ приблизиться к посланнику сената. Но это было нелегко, потому что Заккариас следил за малейшими ее движениями.
— Андрокл, — сказал патриций, — согласись со мной, что скучно пить без общества женщин. Танцовщица должна быть непременно прекрасной, если хочет поразить представление венецианцев, потому, что мы строгие судьи красоты. Прошу тебя не заставлять эту женщину присутствовать при нашем веселье с видом египетской мумии. Позволь ей показать нам сейчас же свое искусство, а в случае же отказа с твоей стороны я подумаю, что ты подражаешь евнухам Бланкервальского дворца, ревниво оберегающим женщин от глаз посторонних.
— Всегда у вас женщины на первом плане, синьор Орио, — отозвался укротитель с легким замешательством. — Будь же по-вашему! Но сначала выпейте, а потом я постараюсь удовлетворить вашу просьбу… Заккариас, спроси капризную девушку, согласна ли она станцевать перед нами полет пчелы?
Грек подошел к Зое.
— В твоем сердце измена, и я напрасно сдался на просьбы Кризанхира, — шепнул он. — Ты хочешь предупредить Молипиери, но я запрещаю тебе говорить с ним, прими это к сведению.
И, показывая ей веревку, обвязанную вокруг своей талии, он добавил:
— Я сумею принудить тебя к молчанию.
Девушка задрожала всем телом, и лицо ее покрылось почти мертвенной бледностью.
— Я буду повиноваться вам, господин, — ответила она и откинула покрывало со своего бледного, дивно прекрасного лица, напоминавшего коринфских гетер, увековеченных резцами великих художников древности.
— За воскресшую Венеру! — воскликнул восторженный Орио, осушая одним духом кубок.
Гречанка кинулась к нему и крикнула, хотя веревка Заккариаса уже обвилась вокруг ее шеи.
— Не пейте, несчастный, пожалейте себя.
— Что ты говоришь, прекрасный мотылек? — спросил изумленный патриций.
— Разве вы не узнаете меня, или я уже не заслуживаю доверия?
— Зоя, дочь Никетаса, в Венеции! — проговорил Орио, едва веря своим глазам. — Вот действительно неожиданная встреча!.. Но что же делает этот дерзкий невольник?
Заккариас тащил за собой девушку, которая схватила кубок и бросила его на пол. Орио хотел было встать, чтобы защитить ее, но им овладела внезапно необыкновенная слабость, и он был принужден снова опуститься в кресло. Веревка между тем стягивалась все крепче и крепче вокруг шеи бедной Зои. Укротитель оставался равнодушным зрителем совершающегося преступления. Тогда немой слуга приблизился к убийце и положил свою морщинистую руку на его плечо. Побледневший Заккариас выпустил веревку.
— Синьор Орио, — проговорила Зоя. — Ты друг Сиани, и я не хочу, чтобы ты был обманут этими улыбающимися масками. Это все твои враги. Вглядись в них повнимательнее, и не пей больше ни капли этого вина!
Она видела с отчаянием, что патриций, мысли которого начали путаться, не понимает ее. Вся эта мрачная сцена казалась ему сном. Он забыл даже о своем поручении и мог только любоваться этой прекрасной девушкой, обворожившей его еще в Константинополе. Зоя напомнила ему блестящие празднества Бланкервальского дворца, веселые прогулки по островам Босфора, утонченность греческих нравов, и он страстно желал увидеть, чтобы она танцевала перед ним, словно послушная раба. Патриций не мог рассуждать здраво и отвечал девушке одними только любезностями.
— Каким чудом попала ты в Венецию, божественная гречанка? — спрашивал он с улыбкой. — Тебе захотелось увидеть моего бедного Валериано? Увы! Здесь не придется тебе покорить так легко это непокорное сердце. Брось же мечтать о любви Сиани. Он умер для тебя, но зато я, его брат, товарищ по оружию и поверенный его дум, я жив. Забудь же его, прекрасная Зоя, и сядь ко мне. Будем говорить о нем, если хочешь, так как я не принадлежу к числу эгоистов. Когда же я расцелую твой красивый лоб и скажу тебе сладостное «люблю», представь, что это говорит Сиани, ведь у нас с ним почти одинаковые голоса. Я готов любить всех хорошеньких девушек, подражая древним, которые отдавали всем богам равную честь. Поверь, что я не претендую быть единственным обладателем сердца прекрасной женщины…
— Бедный безумец! — произнесла с грустью Зоя, содрогавшаяся при виде такой беспечности. — Ты шутишь и смеешься, как дитя, играющее на краю бездны.
