— Бедный безумец! — произнесла с грустью Зоя, содрогавшаяся при виде такой беспечности. — Ты шутишь и смеешься, как дитя, играющее на краю бездны.
— Твое сравнение очень мило и вполне достойно ученицы мудрой Анны Комнин. Но ты напрасно думаешь, что кубок хиосского вина может лишить меня рассудка.
— Это так, но ты выпил не вино, а яд.
— Яд?! — повторил Орио, машинально стараясь подняться, хотя и не имея сил сделать это. — Яд?.. Что? Ты заговариваешь мне зубы? Ты хочешь, чтобы я забыл твое обещание танцевать… Но я помню его, ты должна подражать полету пчелы с той неподражаемой грацией, которая может зажечь кровь даже мертвого. Ты на самом деле пчела с легкими крыльями, золотым корсажем и стальным жалом, уязвляющим сердца!.. Ты говоришь, я выпил яд? Но с какой же стати будет потчевать меня ядом старый Андрокл? Мы только что заключили с ним союз, и я служу порукой того, что сенат осыплет его милостями. Нет, ты ошибаешься, Зоя… Я выпью еще кубок этого благородного хиосского и сожму тебя в объятиях, даже если бы ты и была страшнее фурии!
— Вы все такой же легкомысленный и неосторожный, каким были и прежде, синьор Орио, — сказала молодая девушка с состраданием. — Неужели вы не узнали человека, служившего вам сейчас виночерпием?
Патриций перенес свой блуждающий взгляд на Заккариаса и как будто старался что-то припомнить. Заккариас рассмеялся:
— Не затрудняйте себя, дорогой синьор, — проговорил он, — я выведу вас из вашего заблуждения.
Он быстро сорвал накладные волосы и бороду, и Молипиери увидел перед собой эту львиную физиономию, которая внушала туркам и арабам ужас, а грекам уважение.
— Измена! — воскликнул изумленный венецианец. — Мануил Комнин!.. Он… в Венеции! Он издевается над святым Марком, укрывшись в этом Львином Рву… О, подлый Андрокл! Я поверил твоей лжи, но, гром и молния, целый полк варягов не помешает мне защищаться и отмстить за себя!
Цезарь расхохотался.
— Зоя была права, назвав тебя сумасшедшим, так как ты унизился до роли шпиона. Дож Виталь Микели заставляет тебя исполнять всевозможные унизительные поручения — вероятно, в виде наказания за твою прежнюю оплошность? Но ты не способен быть даже шпионом. Шпионы не осушают кубков с подозрительным вином и не распинаются перед каждой встречной танцовщицей. Они запоминают лица, взгляды и звуки голоса, не доверяют улыбкам, заверениям в дружбе и клятвам. Что ты толкуешь о мщении? Неужели ты думаешь, что я опасаюсь твоих угроз? Нет, синьор Орио, если я позволил прекрасной Зое предостеречь тебя, если я не хотел видеть тебя умирающим у моих ног от яда, то это потому, что мной приняты все предосторожности. Я простил тебя, надменный венецианец, из уважения к Сиани!
— Бесчестный человек! — воскликнул Орио, напрасно пытаясь выйти из состояния оцепенения. — Так ты оскорбляешь меня, лишив предварительно силы. Но, черт побери, так может поступать один только трус… Но я верну свою силу, а теперь бросаю тебе в лицо перчатку, как самому бесчестному из рыцарей!
— Будь по-твоему! — ответил хладнокровно Заккариас. — Но прошу, однако, не называть трусом коронованного воина, решившегося проникнуть под охраной двух верных друзей во враждебно расположенный к нему город. Да, я не подражаю сумасбродным рыцарям Запада, которые отдают себя в полной мере на произвол судьбы. А ты, наивный шпион, терпящий неудачу во всех предприятиях, воображаешь, что я дам тебе возможность донести на меня? Если так, то можешь успокоиться: мало того, что я парализовал твою силу, — я еще намерен удержать тебя пленником в этом доме.
— Тысячи чертей, я разобью двери и проломлю стены этой проклятой берлоги! — кричал взбешенный Орио.
Заккариас пожал плечами.
— Что за вздорные люди, эти молодые патриции! — заметил он. — Впрочем, надо быть снисходительным к умалишенным. Я хочу, синьор Молипиери, — продолжал он насмешливо, — победить вас любезностью. Вы волокита не последней руки и любите заснуть под обаятельным взглядом молодой девушки, которая навевала бы вам прохладу своим опахалом — ну, я оставляю с вами прелестную Зою, достойную дочь нашего верного министра Никетаса.
Немой слуга сделал порывистое движение, но император продолжал спокойно, как бы не заметив этого:
— Вы любите также, чтобы вам прислуживали скромные слуги, и я дам вам немого слугу, который будет повиноваться вашему жесту и не выдаст ваших тайн. Наконец, я оставляю вам в качестве телохранителя льва Андрокла — можете спать спокойно под его защитой. Надеюсь, — заключил Заккариас, что вы будете теперь довольны Мануилом Комнином и признаете, что он не менее справедлив в квартале прокаженных в Венеции, чем в роскошном Бланкервальском дворце.
Но Молипиери был уже не в состоянии отвечать на насмешки. Все стало представляться ему в неестественном виде: Заккариас казался ему каким-то демоном-гигантом, а укротитель и немой двигались перед ним как привидения в полумраке. Одна только Зоя сияла еще в его глазах звездой надежды на спасение.
— Следуйте за мной, товарищи, — обратился император к Кризанхиру и Аксиху. — Когда мы вернемся сюда, здесь не будет больше врагов. Надеюсь, Кризанхир, что ты не возобновишь больше своего ходатайства за дочь логофета и не вздумаешь заступаться за шпиона, которого она хотела спасти ценой моей жизни.
Аколут испустил глубокий вздох и грустно взглянул на молодую гречанку. Уловив ее презрительную улыбку, он побледнел.
— Зачем вы раздражаете Мануила, Зоя? — спросил он шепотом.
— Если бы вы любили меня, если бы вы не были невольником, прикованным золотой цепью к тирану, вы помогли бы мне защитить этого молодого безумца, — ответила она с негодованием.
Не зная, что ответить на такой упрек, варяг опустил голову и удалился из комнаты.
Как только дверь затворилась за ним, немой вынул маленький пузырек и вылил его содержимое в кубок, который и поднес патрицию, делая знак, чтобы тот выпил его.
Орио колебался, а Зоя воскликнула:
— Берегитесь, синьор! Этот слуга исполняет, возможно, приказание своего господина.
Видя, что его отчаянные жесты возбуждают одно только недоверие, несчастный немой сорвал с себя черное покрывало, и глазам пленников представилось страшно изуродованное лицо. Вместо одного глаза виднелась только кровавая впадина, другой же глаз был устремлен на молодую девушку с выражением тревоги и горестного упрека.
— Бедняга! — произнес невольно Молипиери, отворачиваясь в сторону, чтобы не видеть лица невольника.
Но Зоя не могла, несмотря на весь свой ужас, отвести взор от этого несчастного. Казалось, она находила какое-то сходство в этих обезображенных чертах с хорошо знакомым ей лицом.
