– Полагаю, сейчас ты скажешь, что у него уже есть отец, – продолжил он. – Кровный отец.
– Да, есть. Он любит своего отца.
Роланд перекинул корзинку для пикников в другую руку, придвинувшись ближе к Лилибет, к ее шуршащему светло-зеленому платью.
– Сомертон хороший отец?
– Не особенно. Но это ничего не значит. Дети любят, несмотря ни на что.
Лилибет была подавленной, задумчивой. Роланд не мог догадаться, о чем она думает. Во время пикника она была такой счастливой, оживленной, почти такой же прелестной Лилибет, какую он знал тем летом в Лондоне. Ее смех разливался в теплом весеннем воздухе, и сердце Роланда чуть не выпрыгивало от радости. Но когда они начали складывать остатки в корзинку, Лилибет вдруг сделалась чересчур тихой. Молча свернула покрывало, убрала тарелки, избегая взгляда и прикосновений Роланда.
Мимо уха кто-то прожужжал – случайный шмель, черный, жирный, пьяный от нектара в садах.
– Может быть, мне не следовало употреблять слово «отец», – сказал Роланд. – Я всего лишь имел в виду, что он мальчик, растущий мальчик. Ему нужен – мне кажется, что нужен, – мужчина рядом, хотя бы время от времени.
– Все в порядке, – негромко отозвалась она. – Я поняла, что ты имеешь в виду.
– Ты согласна?
– Полагаю, это зависит от мужчины.
Лилибет не смотрела на него, даже голову не повернула. Ее взгляд был устремлен вперед, на мелькающую фигурку Филиппа. Платье плотно облегало все изгибы ее фигуры. С пронзительной остротой Роланду захотелось прикоснуться к ее телу, лечь рядом, сорвать всю мешающую им одежду. Он хотел зарыться лицом в ее груди, положить ладонь на растущий живот, вонзиться в нее, заставить рыдать от наслаждения. Боготворить ее.
Он задел рукой ее ладонь, на мгновение коснулся кончиков пальцев.
– А если бы это был я?
– Не знаю, Роланд. – Ее голос болезненно отозвался в нем. – Я не могу… не могу даже подумать о том, чтобы начать все сначала. Даже если… даже если мой брак… даже если Сомертон волшебным образом вдруг исчезнет – без всяких последствий, без того, чтобы ты убил его, и не отберет при этом Филиппа или обоих…
– Я ни за что не позволю ему сделать это. Ты знаешь, что не позволю.
– Даже если все это произойдет, я не смогу…
Она осеклась.
– Не сможешь что?
– Ты не знаешь, что это такое, – прошептала она. – Просто не знаешь. Когда тебя вот так предают. О, я знаю, ты поклялся, что не такой. Все мужчины это говорят. Но я могу опираться только на то, что ты сделал. И знаю, что ты провел эти шесть лет, перебираясь из постели в постель…
– О, ради Бога…
– …и как я могу рассчитывать, что ты изменишься? Даже если бы я безумно тебя любила…
– Ты безумно меня любишь. И я тебя. Давай не будем притворяться, Лилибет. – Он остановился, взял ее за руку и повернул к себе лицом, одним пальцем приподняв подбородок. – Посмотри на меня. Давай не будем притворяться хотя бы в этом.
Она неотрывно смотрела на него. В ярком послеполуденном солнце глаза ее казались поразительно синими.
– Даже если бы я любила тебя, я не могла бы просить тебя стать тем, кем ты не являешься. И я не могу дать другому ребенку ненадежного отца.
Ему показалось, что воздух вокруг закончился.
– Я не ненадежный, – произнес Роланд, но это прозвучало жалко даже для него самого. – Я не… я не тот, за кого ты меня принимаешь. И не тот, за кого меня принимают все прочие. Я… – Он заставил себя замолчать жестоким усилием воли. «Не смей. Не говори ей этого».
Лилибет приподняла бровь, ожидая, что он закончит свою мысль. Роланд сильнее сжал ее руки, изо всех сил желая, чтобы она ему поверила.
– Это… эта моя репутация. Не буду делать вид, что ее не существует. Но… сплетни… все то, что ты слышала… – Он закрыл глаза, сделал глубокий вдох, снова открыл. Ее прекрасное лицо плыло перед ним, лоб напряженно наморщился. – Все это преувеличено. Клянусь, Лилибет. Очень, очень преувеличено.
– И почему я должна тебе верить?
– Я клянусь, Лилибет. Клянусь своей честью. – Он сомкнул пальцы на ее ладони. Она посмотрела вперед, на Филиппа среди виноградных лоз, и снова перевела взгляд на Роланда. – Клянусь, – прошептал он.
Лилибет покачала головой, повернулась и пошла дальше.
– Я выяснила, что сплетни обычно неточны в деталях, но редко ошибаются в главном.
– В моем случае они ошибочны во всем. В моем случае сплетни – это то, чего я добивался.
– О, брось, – засмеялась она. – С какой стати человек вдруг начнет создавать себе репутацию распутника, не наслаждаясь таким поведением в действительности?
– У меня есть на это причины.
– Ужасно убедительно. – «Я говорю тебе правду, милая, только не могу сказать почему». Да уж, очень здраво.
Но руку не выдернула, теплую и слегка влажную, и даже чуть-чуть пожала ее в ответ.
– Неужели ты не можешь хотя бы капельку поверить в меня? – спросил Роланд.
Филипп резко развернулся и побежал к ним. Лилибет уронила свою руку, как камень, оставив ладонь Роланда пустой и мучительно жаждущей ее прикосновения.
– Я научилась, ваша милость, – произнесла она едва слышно, – верить не словам, а поступкам. – И обратилась к Филиппу: – Что ты мне принес, милый?
Филипп замотал головой и протянул сжатые вместе ладони к Роланду.
– Это не для тебя, мама. Это для лорда Роланда. Посмотрите! Это кузнечик!
Он чуть-чуть раздвинул пальцы. Роланд заглянул внутрь.
– Ого! Вы только на него гляньте! Не меньше дюйма в длину!
– Его зовут Норберт, – заявил Филипп, любящим отцовским взглядом рассматривая кузнечика. – Я сделаю для него клетку, набью ее травой и поселю его в моей комнате.
– В нашей комнате, – поправила его Лилибет, – и ничего подобного ты не сделаешь.
– О, мама! Пожалуйста! Он очень воспитанный кузнечик! Дал мне поймать себя вообще запросто!
– И тем не менее. Никаких дюймовых насекомых в моей комнате, будь так добр. Даже самых воспитанных.
Нижняя губа Филиппа задрожала.
– Пожалуйста, мама! Я сам буду его кормить!
– Послушай-ка, – вмешался Роланд, не в силах видеть эту дрожащую губу. – Я с радостью поселю твоего маленького приятеля у себя. У меня нет возражений против дюймовых насекомых. Надежная клетка – и все.
Лицо Филиппа просияло.
– О, сэр! Правда? Вы его правда возьмете?
– С удовольствием, – подтвердил Роланд, – только в надежной клетке.
