«Тут даже неясно, кому калым отправлять, никому ведь неизвестно, где у нее род и дом», — говорили завистливо матери знатных турецких родов, имевшие дочерей на выданье.
Настенька будто во мраке смотрела на приготовления к большой свадьбе и осматривала прекрасные дары «сатшу». Как во мраке стояли перед ней воспоминания о первой ее свадьбе и первой любви. Она невольно страшилась того, что эта свадьба закончится так же неожиданно, как и первая.
Три достойнейшие турецкие женщины по старому обычаю осмотрели Эль Хюррем на предмет девственности. Ведь права потомства крови должны были подтверждаться без всяких сомнений, потому что никто не может знать, не заберет ли Аллах первенца падишаха от другой женщины.
Этот осмотр так встревожил невинную Настю, что она скрывала лицо руками, пока темная ночь не легла на сады падишаха. С сильнейшим волнением, с молитвой обратилась она к Матери Того, от кого она отреклась, и ей приснился очень странный сон.
Настеньке снилось, что Святая гора Афонская в лунную ночь, в блеске звезд окружается пеной Эллинского моря… Снился ей и образ Богоматери Привратницы на святом Афоне, с Иверской иконы. Ей снилось, как Богоматерь Привратница ожила, как тихо спустилась с ворот и пошла до самого Геллеспонта и Мраморного моря, дойдя до места, где умывала лицо юная Настенька в памятный вечер на мраморных ступенях. И прошла Богоматерь по большому парку падишаха, прошла над платанами, над пиниями и зашла в покои будущей султанши. Она склонилась над ее ложем словно родная мать, а ее глаза были печальны и ласковы. Она посмотрела на ложе будущей султанши и тихо сказала:
— А кто же будет тебе подругой, Настенька? Ты ведь бедная девушка из далекой страны, без дома и рода, среди чужих людей, одна-одинешенька, как былинка в поле… Настя плакала во сне и отвечала:
— Матерь Божья, Привратница! Я и не знаю даже, есть ли у турок подруги на свадьбах…
А Богоматерь наклонилась еще ниже и ласково спросила Настю во сне:
— Знаешь ли ты, дитя, что ты сделала?
— Матерь Божья, кажется, знаю. До сих пор мня силой толкали сюда, теперь я хочу обладать властью, чтобы делать добро подле моего милого. Скажи мне, будет ли мой муж добр ко мне, будет ли любить меня?
— У тебя будет хороший муж, Настенька, дитя мое, — сказала Богоматерь Привратница. — Окруженная его любовью, сомкнешь ты глаза свои. Все три твоих жениха были хороши для тебя. Будь же и ты доброй на высоком пути, в земной юдоли, полной и слез, и роз.
Лишь напомнила Богоматерь Насте про материнский обет, плач потряс ее во сне и она проснулась.
На улице светало.
Наступал день свадьбы.
Лучи Господа целовали окна. А где-то далеко на улицах Стамбула играли военные музыканты, а полки Сулеймана готовились к торжеству…
* * *
Но в сердце Настеньки уже звучала такая музыка, что голова ее обо всем позабыла… И о родной матери в далеком краю тоже. В ее сердце любовь уже пела страшную песню, побеждающую смерть. О, это уже не была нежная, полудетская любовь к Стефану. Это была любовь женщины, нашедшей свой предмет, как находит туча вершину, которую освещает зарницами и поражает молниями. Любовь!
Любовь! Любовь! Она уже так кипит внутри, что кажется, по склону уже катится лава, хотя внизу все спокойно, зеленеют долины и синеют озера, напоминающие глаза…
* * *
На большой площадке ипподрома уже стояли шатры, что переливались на солнце прекрасными красками, и величественный трон для султана. Начались свадебные торжества.
Невиданные ранее блеск и роскошь Востока так слепили глаза Насте, что в первые восемь свадебных дней все смешалось в ее сознании, словно бесконечный хоровод неистовых танцев, блеска процессий, гомона и музыки. Ей казалось, что танцуют даже покои сераля, ворота приемных покоев султана, его конные полки, все шатры на площадях и даже волны Золотого Рога и Черного моря. После ей никогда не удавалось вспомнить по порядку то, что она видела и слышала за девять дней своей свадьбы с величайшим из султанов Османов.
В султанском дворце и на площадях столицы расположились сигильдары, сипахи, улюфеджи, хуребы, джобеджи, топджи, визири, беи и бейлербеи. На девятый же день, ближе к вечеру, предназначенному для выдания невесты в руки будущего мужа, падишах пошел будто между стенами из золотой парчи и шелка, которые свешивались из окон и со стен на площадь ипподрома и под веселые звуки музыки сел на престол. В тот же вечер на пиру султан пил сладкий шербет из резной бирюзовой чаши. По правую руку от него сидел старый заслуженный муфтий его деда Али Джемали, а по левую — Шемс-эфенди, назначенный на должность учителя принцев. В торжественной трапезе приняли участие все профессора высоких школ и академий. Они вели ученые диспуты между собой. На пышно убранных столах стояли финики из Багдада, гранаты из Ширвана, рис из Басры и яблоки из Ахлята, каждое весом в сто диргем!
На следующий день первый свидетель Ахмет-баши уст роил невиданной роскоши «процессию свадебных пальм». Одна из «пальм» состояла из 46000 мелких деталей, а другая — из 60000. Они представляли собой не только два прекрасных «дерева», но и чудесные «цветы», и разнообразных «зверьков».
Для народа устроили грандиозные зрелища, состязания борцов, а для ученых, поэтов и писателей — духовные поединки и диспуты. На подобных мероприятиях поэты представляли на суд свадебные стихи и получали награду золотом.
Настя впервые увидела сестер своего мужа: одну, что была женой Лютфи-паши, и другую, что была женой Фергад-паши. А затем и семерых дядей Сулеймана. Из них ей понравились больше остальных самый старый и самый молодой — Шегин-Шах и Абдулла-хан.
Все они любопытно посматривали на нее и старались облегчить ей груз одиночества среди чужаков. Но это чувство чужеродности неудержимо охватывало ее в этой пышной толпе османских вельмож. Как же сильно отличалась здешняя свадьба! Ей казалось, что всю жизнь она пробудет среди них совершенно чужой. Какая-то странная тоска о чем-то, что могло бы связать ее с этими людьми и их племенем, охватила ее. Ее молодой взор невольно обращался к мужу.
«Какую судьбу он мне готовит?», — этого она уже не спрашивала у себя, ибо уже любила…
Она наклонила голову и посмотрела в окно. Там среди ночи в ее честь горели высокие деревянные башни, установленные вдоль Золотого Рога. Золотисто-красное зарево от них освещало парки султана и комнаты сераля. Из-за стен доносился радостный рев толпы, вышедшей на улицы и площади столицы. Разноцветные ракеты взлетали высоко в звездное небо и словно освещали будущий путь ее жизни: среди них были и золотистые, как минуты радости, были зеленые, как луга весной, были красные, как свежая кровь, были серебристые, как слезы.
