Княгиня весело рассмеялась ему в ответ и охотно простила ему то, что на минуту покоробило ее. Да и чего бы не простила она ему при той безумной любви, которую она питала к нему, при новом залоге тесной, неразрывной связи, каким скрепила их судьба?..
Выезды для княгини с этой минуты совершенно прекратились. Она вся ушла в новое охватившее ее чувство, в новую отрадно открывшуюся перед ней страницу жизни.
Прошло два года.
На политическом горизонте России собирались грозные тучи. Мятежная Польша в тиши своих фольварков кипела и волновалась, как вулкан, готовый к огненному извержению. Вести оттуда шли все мрачнее и тревожнее, и по мере того, как накипали злоба и месть в сердцах непокорных поляков, накипал и гнев императора Николая Павловича против мятежного народа.
Он ни на минуту не заблуждался относительно характерных представителей гордого и непокорного народа. Он глубоко сознавал, что можно убить, разорить и казнить на плахе всех поляков, но что ни духа польского, ни горячего патриотизма Польши, ни ее преданности старым заветам и старым геральдическим гербам не победит никакая в мире сила, не подавит никакая в мире власть… Оставаясь один, император глубоко задумывался; тревожные заботы и смутные опасения навевали на него тяжелую бессонницу. Но он ни перед кем не обнаруживал своей тревоги и даже с горячо любимым братом Михаилом Павловичем не говорил вполне откровенно.
Между державными братьями-друзьями как будто рознь какая-то чувствовалась, и, чем горячее в душе по-прежнему любил брата великий князь Михаил Павлович, тем явственнее вставали перед ним его ошибки и заблуждения и тем меньше он прощал ему тот все возраставший фавор, которым начинали не в меру гордиться ненавистные великому князю фавориты.
Среди этого тревожного положения для императора Николая Павловича явился небольшой светлый луч в виде рождения у молодой фаворитки В. А. Нелидовой сына, названного Николаем. Конечно, это очень выгодно отразилось на положении В. А. Нелидовой, которое утвердилось настолько, что с ней стали уже считаться вполне серьезные люди.
Это положение серьезно подтверждалось еще тем, что сама императрица, как было известно, очень интересовалась и молодой матерью, и маленьким новорожденным.
В это время подрастал и маленький сын княгини Несвицкой, счастье которой было так полно и так безмятежно, что она, по собственному ее сознанию, порою начинала бояться за себя.
— Я никогда не думала, чтобы человеку могло быть ниспослано такое безмятежное счастье, какое выпало на мою долю! — говорила она в приступе немого обожания, опускаясь на колени перед Бетанкуром, которого буквально боготворила. — И каким бы несчастьем мне ни пришлось со временем искупить то лучезарное счастье, каким я пользуюсь в настоящее время, я ни на что не в праве буду роптать, и мое лучезарное прошлое всегда встанет в моем сердце и в моей памяти живым отблеском, живым протестом против всякого ропота на судьбу!..
На этом лучезарном небосклоне только однажды промелькнула легкая, почти незаметная тень.
Ею оказался довольно крупный проигрыш Бетанкура, положительно никогда не принимавшего участия ни в какой серьезной игре и только однажды попавшего в ловко расставленные сети после серьезной попойки среди малознакомого ему общества.
Проиграв на первый раз сравнительно не особенно крупную сумму, Бетанкур не остановился, как уговаривали его сделать это, а все увеличивал и увеличивал куши до тех пор, пока, проиграв все бывшие при нем наличные деньги, остался еще должным несколько тысяч, которых у него лично в кармане не было.
Конечно, он знал, что Софья Карловна ни на минуту не остановится перед тем, чтобы уплатить за него какой угодно долг, но, постоянно пользуясь ее средствами и ее деньгами, оплачивая и все расходы по дому, и роскошную квартиру, нанятую на его имя, и без церемонии прибегая к ее кошельку для всех своих личных расходов, он находил неудобным еще своими карточными долгами обременять ее и так уже широкий бюджет.
Но делать было нечего; карточный долг в то время считался первым из всех остальных долгов, и Бетанкуру пришлось, скрепя сердце, сознаться перед княгиней в своем крупном и неосторожном проигрыше.
Она выслушала его внимательно, затем выбежала в другую комнату, принесла с собой объемистый и туго набитый портфель и, опустившись на колени перед своим «мужем» и передавая ему портфель, взволнованным голосом проговорила:
— Не ты виноват передо мной, мой дорогой, мой ненаглядный Александр, а я перед тобой кругом виновата, и не перед одним тобой, а и перед нашим ненаглядным Вовой! Я до сих пор не догадалась передать в твои руки то, что давным-давно принадлежит тебе и нашему сыну, — те деньги, на которые я купила свое безумное счастье, свое безграничное счастье!.. Они все тут, в этом портфеле. Пересчитай их и возьми себе!.. Все здесь твое, и я буду вдвое счастливее, когда буду робко обращаться к тебе с просьбами вместо тех распоряжений, которыми я так непростительно злоупотребляла, разыгрывая хозяйку в нашем маленьком, созданном тобою раю!..
Глубоко тронутый таким бескорыстием и такой преданностью, Бетанкур попробовал протестовать, но молодая красавица закрыла ему рот такими горячими поцелуями, была так искренне, так бесконечно счастлива, что ему пришлось согласиться и от роли человека, кругом облагодетельствованного, перейти к роли щедрого благодетеля.
В первое время эта новая и не совсем логичная постановка вопроса несколько тяготила его. Особенно часто встречались между ними разногласия по поводу расходов на ребенка, которого княгиня баловала безмерно и окружала самой изысканной роскошью, чему Александр Михайлович вовсе не сочувствовал.
Для всякого менее ослепленного, нежели была ослеплена молодая мать, было бы совершенно ясно полное равнодушие Бетанкура к ребенку, но такое равнодушие было бы предосудительно, а Софья Карловна видела в любимом человеке только достоинства и осудить его ни за что в мире не могла и не умела.
Великого князя Михаила Павловича, продолжавшего молча и издали следить за своей бывшей протеже, искренне огорчало то отчуждение, среди которого, сама того не замечая, жила молодая княгиня Софья Карловна. Бессильный ввести ее обратно в общество, от которого она добровольно отказалась, он упросил великую княгиню Елену Павловну принять ее в число участниц большого праздника с живыми картинами в Михайловском дворце, устраивавшегося в пользу вновь открытого благотворительного учреждения, которое императрица приняла под свое покровительство.
