Поверх фрака Оливер надел плащ из темно-синей шерсти, отчего его черные волосы тоже отсвечивали синевой. Шелковые перчатки изящно обтягивали длинные пальцы — пальцы, которые так ласково гладили ее по щеке. Боже, неужели это было только вчера? Марии казалось, что с той минуты прошла целая жизнь, а она все еще не может забыть, как осторожно он убирал выбившуюся из прически прядь у нее со лба.
Она нахмурилась, прогоняя непрошеные воспоминания. Стоит ли удивляться, что женщины повсюду его преследуют? Даже сейчас, когда рядом его бабушка, Оливер и не думает скрывать голод, которым горит его взгляд. Будь что будет, но она не уступит его чарам, особенно после минувшей ночи!
Оливер улыбнулся и сделал шаг ей навстречу.
— Любое платье, которое выглядит так безупречно, заслуживает того, чтобы его украсили еще больше. — И он протянул Марии бархатную коробочку. Когда Оливер отрыл ее, у Марии перехватило дух — жемчужное ожерелье с бриллиантовой застежкой поразило ее. — Оно просто создано для этого платья, — добавил Оливер. — Это ожерелье моей матери.
Окинув быстрым взглядом его родственников, которые явно были потрясены, она тихо сказала: — Не думаю, что это прилично…
— Вы моя невеста. Никто не удивится, что я делаю нам подарок.
Подарок? О Боже! Она-то решила, что он дает ей ожерелье на время.
— Оно слишком дорогое. Вы дарите его мне лишь для того, чтобы я забыла о прошлой ночи?
— О, если бы оно было достаточно дорогим для такой цели, я бы давно его продал.
Остроумно. Тем не менее, нельзя, чтобы в этом фарсе участвовала столь памятная вещь.
— Но оно должно достаться Минерве или Селии.
— Оно слишком тяжело для меня, — сказала оправившаяся от удивления Селия. Она словно бы не сожалела, что ожерелье матери брат дарит совсем чужой женщине. — Я буду выглядеть как цыпленок с якорем на шее.
— А я не люблю жемчуг, — добавила Минерва.
— Но ведь вы понимаете, он дарит его лишь для того, чтобы загладить вчерашние… грехи.
Минерва снисходительно улыбнулась:
— Тем более стоит принять подарок. Пусть знает, что за проступки надо платить. Кстати, это вовсе не значит, что вы должны его простить.
— Стоит ли вмешиваться, Минерва? — ледяным тоном оборвала ее миссис Пламтри. — В конце концов, это жемчуг моей дочери. И если кто-то может решать, кому он должен принадлежать, то это я. И я вижу, что мисс Баттерфилд по крайней мере сознает это.
Наступила неловкая пауза. Щеки Марии пылали. Взгляд, которым миссис Пламтри одарила своего внука, ясно показывал, что она не одобряет его шага.
— Жемчуг принадлежит мне, бабушка, — резко произнес Оливер, вынул ожерелье из футляра, зашел Марии за спину и щелкнул застежкой у нее на шее. — И я могу дарить его кому пожелаю.
— Оливер, пожалуйста, — пробормотала девушка, ощущая приятную тяжесть жемчуга, — я не хочу никаких споров.
— Никаких споров не будет. — Он стал рядом с Марией, предложил ей руку и бросил на бабушку вызывающий взгляд.
Мария украдкой тоже посмотрела на старую даму, но миссис Пламтри отвернулась. В конце концов, какая разница, что думает бабушка Оливера? Чем больше она сердится, тем скорее он преуспеет в своих намерениях и тем скорее Мария освободится от этого фарса.
Тем не менее, девушка чувствовала, что разница есть. Как ни странно, за эту неделю она привыкла к миссис Пламтри, и та стала ей даже нравиться, видимо, потому, что острые замечания бабушки Оливера так часто совпадали с ее собственным мнением.
К парадному входу подали две кареты. Фредди заявил, что хотел бы поехать в первой, с Джарретом и Гейбом, которых он боготворил. Селия сказала, что присоединится к ним. Младшая из сестер Оливера явно предпочитала общество мужчин.
Перед отъездом Мария успела дать кузену последнее напутствие:
— Смотри, как ведут себя другие джентльмены. Здешние обычаи могут отличаться от американских.
Фредди выпятил подбородок.
— Мопси, я не ребенок, — с юношеской самоуверенностью заявил он. — Я сам могу о себе позаботиться.
Стоящий рядом Оливер похлопал девушку по руке и сказал:
— С Фредди все будет в порядке. Я присмотрю за ним.
Второй экипаж подтянулся к дверям. Оливер помог бабушке подняться в карету. Затем подсадил Марию. Минерва почему-то вдруг рассмеялась.
— Отчего это ты так веселишься? — спросил ее брат.
— Ты только вспомни себя и того же Фоксмура в возрасте мистера Данса. Вы оба были так же забавны.
Мария, которая прежде ничего не слышала о юности Оливера, против воли заинтересовалась:
— Оливер был беспокойным подростком?
— Мы были послушными детьми, — ответил Оливер, помог сестре и затем сам запрыгнул в экипаж.
— Не слушайте его! — весело воскликнула Минерва. — Однажды они с друзьями отправились на бал, переодевшись в ливреи наемных лакеев. Стали пить, подмигивать пожилым дамам, заигрывать с ними. Те не знали, куда деться от смущения, ругали бал. Хозяйка наконец обо всем догадалась и велела их выдворить. В отместку они украли каменного купидончика, который стоял в саду, и отправили хозяйке записку с требованием выкупа.
— Черт возьми, откуда ты все это знаешь? — удивился Оливер. — Тебе ведь было лет… одиннадцать?
— Двенадцать, — поправила его Минерва. — Слуги бабушки только об этом и говорили. А какой был выкуп? Поцелуй хозяйской дочки?
Оливер едва заметно улыбнулся.
— Она так его и не заплатила. Наверное, родители возражали.
— О Боже! — вздохнула Мария.
Оливер снова улыбнулся.
— Думаю, этот купидон до сих пор у Керквуда. Надо его спросить.
— Вы такой же, как Фредди и мои кузены, — супреком произнесла Мария. — Они намазали мылом стекла в карете мэра в день, когда тот должен был возглавлять процессию в Дартмуте. Боже, как он ругался!
— За что же они так с ним?
— Очень уж он был беспутный: пытался поцеловать мою тетушку, а сам — женатый мужчина.
— Ну, тогда ему еще мало досталось, — заметил Оливер.
Фраза удивила Марию.
— А вы, конечно, ни разу не целовали замужнюю женщину? — с иронией спросила она.
— Только если замужняя женщина сама об этом просила, — осторожно ответил ее спутник. — Но мы сейчас говорим не обо мне, а о распутном мэре Дартмута. Мыло помогло ему исправиться?
— Нет, помогло другое. Мальчишки кое-что подложили ему на сиденье. Раздобыли это от самой крупной коровы в городе.
Молодежь захохотала, но миссис Пламтри продолжала сидеть с каменным лицом. Вдруг она тоже вступила в разговор:
— Понять не могу, почему Оливер сделался таким шалопаем. В четырнадцать лет он был безупречным джентльменом. Ездил верхом вместе с отцом к арендаторам. Часами сидел с управляющим, учился вести счета.
