Ужасно глупо, что, думая плохо про кого-то, причиняешь больше всего вреда себе неприятными переживаниями и до того разойдешься, что прямо успокоиться не можешь.
Я поймала себя на том, что мысленно продолжаю вести с ним бесконечный обидный спор — я ему говорю одно, а он мне другое, а я ему в ответ еще что-нибудь. И главное, все это так бессмысленно, без всякого толку, и я только довела себя до того, что окончательно расстроилась.
Я села в постели и прислушалась. Вокруг царила полная тишина. Огонь камина отражался в полированной поверхности комода и огромного гардероба, а по углам лежали тени.
Внезапно я почувствовала себя страшно несчастной и одинокой. Я бы все отдала в этот миг, чтобы снова оказаться в моей крошечной комнатке, откуда я уехала совсем недавно.
Я бы дорого дала за возможность заглянуть к Клеоне и поделиться с ней своим горем.
Камин догорал, тени росли и сгущались, пока наконец не приняли какие-то пугающие очертания. Я так и ожидала, что каждую минуту из какого-нибудь угла появится привидение.
Старая мебель потрескивала, и от ветра зашевелилась оконная штора.
Я больше не могла выдержать. Вскочив с постели, я накинула халат и выглянула в коридор.
Там было темно, но я ощупью пробралась к комнате Сидни и осторожно приоткрыла дверь.
Огонь в камине уже почти совсем погас, и я могла различить только смутные очертания постели. Я даже не видела, там ли он.
Неожиданно мной овладел приступ страха. Какой кошмар, этот огромный, темный, молчаливый дом! Какой он неуютный, мрачный, жуткий!
— Сидни, — прошептала я и повторила громче: — Сидни! Сидни, где вы? — Я уже почти кричала. — Я… я боюсь! Мне страшно!
На кровати что-то шевельнулось, и я в ужасе бросилась к нему.
— Простите… простите меня, — бормотала я, едва сдерживая дрожь. — Я вела себя с вами ужасно… я не хотела… а вы так добры ко мне.
Он сел в постели и привлек меня к себе. Я спрятала лицо у него на груди.
— Я неблагодарная скотина, — прошептала я.
— Ничего подобного, — возразил он спокойно. — Вы просто забыли, что я закоренелый старый холостяк, не привыкший к переменам.
Он все еще не отпускал меня.
— Вы можете изменить все в доме по вашему вкусу.
— Вам следовало бы наказать меня, не позволив мне ничего менять.
— Но я не хочу вас наказывать. Я хочу, чтобы вы были счастливы.
— О, Сидни, — всхлипнула я.
Помолчав немного, он спросил:
— Вы счастливее теперь, чем раньше, Линда?
— Вы же знаете, намного, намного счастливее.
— Вам хорошо здесь?
— Очень… только я боюсь, когда вы сердитесь на меня.
— Значит, я не должен больше сердиться, ведь так?
Мы немного поговорили, и потом он поцеловал меня, а я поцеловала его, поцеловала по-настоящему. Какое это было облегчение, какой покой, какое счастье!
Потом он проводил меня в мою спальню и уложил в постель.
— Спите, Линда, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы были счастливы, постарайтесь никогда не забывать об этом.
И он быстро вышел…
Последние несколько дней я занята тем, что выбираю ковры и занавеси. Боюсь, что все это будет стоить уйму денег. Но надо сказать, что, когда Сидни принимает какое-нибудь решение, мысль о расходах его не беспокоит.
На следующей неделе Рождество, и мы проведем его на севере. Я рада, что Клеона и Норман приедут погостить, и еще двое или трое друзей Сидни, так что, надеюсь, у нас будет действительно веселое Рождество.
О первом посещении «Пяти дубов» я думаю без особого восторга. Норман предупреждал меня, что дом там еще хуже, чем Крессвэй-хауз, и я боюсь, что Сидни воспротивится моим планам изменить в нем отделку и обстановку.
Странно, как меняются у людей взгляды. Меня никогда раньше не волновало, как выглядит моя комната. Когда я только что приехала в Лондон, я этого просто не замечала. Когда мы жили с Бесси вблизи Тотнэм-Корт-роуд, обстановка совершенно ничего для меня не значила.
Питер первым научил меня ценить ее и окружать себя красивыми предметами, а теперь я просто не могу без них обойтись.
Думаю, это и называется «культура» — способность ценить красивые вещи, разбираться в них, пока не разовьешь у себя безупречный вкус.
Отделывая Крессвэй-хауз, я знала, что мне не обойтись без совета специалистов. Займись я этим одна, и наделала бы столько же ошибок, как прежде в выборе туалетов, до поступления к Канталупу.
Но специалист, которого мы пригласили, во многом со мной согласился, хотя я и просила его говорить мне откровенно, если предложу что-нибудь не то.
Сидни так занят, что я вижу его только по вечерам, поэтому мне приходится много выезжать одной.
Мне приятно пригласить кого-нибудь позавтракать, вместо того чтобы позволять другим платить за меня. И я забавляюсь тем, как все стараются быть любезными со мной.
Я ожидала, что в обществе меня станут игнорировать и никто не захочет иметь со мной дело, но Клеона как-то сказала мне с горечью:
— Деньги значат больше, чем ум или хорошее воспитание. Теперь, когда все знают, что за тобой стоит Сидни с его капиталами, тебя примут везде с распростертыми объятиями!
Вот только последние два или три вечера мне что-то стало одиноко, и я задумалась над тем, как живут другие люди.
Больше всего я боюсь молчания, а молчание между двумя людьми еще хуже, чем полное одиночество.
Вероятно, это признак слабости характера или что-то в этом роде; необходимо иметь опору внутри себя, больше задумываться и о себе, и еще о многом другом, и тогда молчание и одиночество не будут угнетать.
Если честно признаться, я почему-то вообще боюсь о чем-нибудь думать.
Норман был прав. «Пять дубов» внутри выглядит ужасно.
Сам по себе дом очарователен, из серого камня, с фронтонами. Если бы только Сидни позволил мне потратить на него немного, я бы отделала его как картинку.
Сидни меблировал его почти двадцать пять лет назад, и с тех пор к нему никто не притрагивался.
Во всех спальнях стоят кровати с медными спинками, на стенах безобразные обои в цветочек, ковры с нелепым узором, а из-за тяжелых портьер с кисточками и бахромой в комнатах постоянно сумрак.
Но местоположение усадьбы прекрасное, и мне кажется, я могла бы быть здесь счастлива.
Я буду учиться ездить верхом, что мне очень хочется, и у меня уже есть собственная собака, восхитительный жесткошерстый терьер.
Я убедила Сидни позволить мне нарядить елку, чтобы повесить на нее подарки. Когда вечером все собрались в гостиной, я их срезала, остался один, и оказалось, что он для меня — прелестная брошь.
