Попробовав пошевелиться, Чариз едва не застонала. Голова буквально раскалывалась от боли. Она облизнула пересохшие губы. Во рту был противный кислый привкус. Она снова пошевелилась и поняла, что запуталась в платье и лежит в неудобной позе поверх одеяла.
С тихим стоном она села и поднесла дрожащую руку к липкому лицу. Наконец она вспомнила. Вспомнила все, что было с ней до того момента, как она провалилась в забытье.
Она, превратившись в сплошной комок нервов, ждала, когда Гидеон возвратится с прогулки. Предпринятые Гидеоном меры предосторожности сводили фактически к нулю риск того, что Феликс и Хьюберт нагрянут к ней в ее первую ночь на Джерси. Но она чувствовала себя потерянной и беззащитной теперь, когда ее верный Галахард покинул ее.
Прошел час. Затем два. На смену опасениям пришла обида. Она знала, почему он ее избегает. Потому что он не мог прикоснуться к ней без отвращения.
Чариз хотела послать его к черту. Она хотела умолять его любить ее так, как она любит его.
В злобе она стала пить шампанское, выпила всю бутылку, комната поплыла у нее перед глазами.
Ее стошнило. Наступила полночь, а муж так и не вернулся. Чариз дала волю слезам и повалилась на кровать. Так, плача, она, должно быть, и уснула.
Когда она проснулась, в гостинице было тихо.
Чариз, затаив дыхание, прислушалась.
Ни звука.
Гидеон, судя по всему, не вернулся.
Будь он проклят.
Чариз осторожно поднялась с постели. В соседней комнате было все так же тихо.
Ледяной страх пополз у нее по спине. Что, если Феликс и Хьюберт проникли туда и ждут в засаде, готовясь похитить ее и вернуть в Хоулком-Холл?
Дрожащими руками она сняла с комода китайскую вазу. Фарфор призрачно мерцал в темноте. Эту вазу она выбрала потому, что ее было легко заметить. Ваза не слишком годилась для самообороны, но, вооружившись, она почувствовала себя менее уязвимой.
Чариз босиком дошла до двери. В гостиной за дверью было тихо и пусто. Огонь в камине догорел, но красноватого света угольков было достаточно, чтобы увидеть, что там никого нет.
Кроме…
— Я знаю, что вы здесь.
Она почувствовала облегчение.
Ответа не последовало.
Она прошла дальше в комнату. Пол холодил босые ступни. Она сделала еще шаг. Теперь по крайней мере она стояла на ковре.
Ничто не нарушало тишины.
— Нет смысла притворяться.
Чариз поставила тяжелую вазу на пол. Она ей не понадобится, если только она не выйдет из себя и не решит разбить ее о голову Гидеона.
Он будет продолжать эту глупую игру?
Она услышала судорожный вздох из противоположного угла комнаты.
— Откуда вы узнали?
— Я всегда знаю, когда вы рядом, — устало ответила она и направилась к буфету.
— Простите, что разбудил вас.
— Это не важно.
Чариз взяла свечу, намереваясь зажечь огонь в камине.
— Пожалуйста, не делайте этого. Не зажигайте.
Она замерла и повернулась к нему лицом. Она прислонилась к буфету, ежась от холода.
— Почему?
Он не ответил. По крайней мере словами.
— Возвращайтесь в постель, Чариз.
— Одна?
— Господи, конечно же, одна. Поговорим утром.
— Вы пили.
Стул под ним снова затрещал, когда он распрямился.
— Да. И еще я дрался.
Голос его звучал как-то странно.
Со внезапной решимостью она шагнула к камину и зажгла свечу. Вспыхнул неяркий огонек. Дрожащей рукой она протянула руку со свечой в его направлении. Тепло, идущее от камина, приятно согревало ей спину.
Она ожидала, что он вздрогнет, но он продолжал сидеть неподвижно. Увидев его, Чариз вскрикнула.
— Надо полагать, я не кажусь вам слишком милым?
Рука ее так дрожала, что ей пришлось поставить свечу на подсвечник на каминной полке.
— Вы нездоровы, — сказала Чариз, обхватив себя руками в попытке согреться.
— Нет, я просто пьян, и сердце мое разбито. — Он внезапно яростно взмахнул рукой в перчатке. — Ради Христа, Чариз, возвращайтесь в постель.
— Нет, — упрямо сказала она.
— Меньше двенадцати часов назад вы обещали во всем мне повиноваться.
— А вы обещали любить меня, — бросила она в ответ и тут же пожалела о сказанном.
Лицо его свело от боли. Она вздрогнула, не в силах вынести эту его боль. Он выглядел ужасно. Одежда его была порванной и в грязи. На скуле — ссадина, рубашкав крови.
Элегантный мужчина, за которого она вышла замуж, остался лишь в воспоминаниях. Он потерял шейный платок, перчатки его были запачканы, скулы покрывала темная щетина.
Он выглядел смертельно больным.
И все же он сумел найти в себе силы произнести:
— Идите спать, Чариз. Утро вечера мудренее.
Так говорят, чтобы успокоить ребенка. «Под кроватью нет чудовищ. Давай я тебя поцелую, и все будет хорошо. Завтра все уладится».
— Нет, утро ничего не изменит. Вы должны сказать мне правду, Гидеон. Я ваша жена. Я должна знать, что с вами случилось. Вы больны из-за того… из-за того, что вы делали с этими женщинами в Индии?
Он отшатнулся.
— Вы имеете в виду венерическую болезнь? — Он покачал головой. — Нет. Я чист. На самом деле мое тело в отличном рабочем состоянии. Во всех смыслах.
Ей показалось странным то ударение, которое он сделал.
— Что вы?.. — Затем она поняла, что он имел в виду. — Ах, вы об этом.
— Какой смысл лгать? Вскоре вы все поймете. Я изнемогаю от желания к вам.
Свеча горела ровно. Наступила тишина. Молчание затягивалось.
В камине раскололся уголек, и этот треск разрядил напряжение. Парализованные мозги Чариз вновь заработали. Грубая реальность опровергала его ложь. Как могла она считать его добрым? Он был еще более жесток, чем ее сводные братья. Они не могли ранить ее сердце. А Гидеон мог.
— Не насмехайтесь надо мной, — резко ответила она, потирая предплечья.
— Если в этом и есть насмешка, то не над вами, а надо мной.
Каждое его слово кричало об отчаянии. Он посмотрела ей в глаза. Внезапно он встал и стащил с себя сюртук.
— Вы замерзли. Накиньте на себя хотя бы это.
— Благодарю.
Окоченевшими руками она взяла сюртук. Когда она накинула его, ей сразу стало тепло. Ноздри наполнил легкий аромат лимона — запах Гидеона.
— Вы не хотите меня. Вы отскакиваете на десять футов, если я к вам приближаюсь.
Невесело рассмеявшись, он опустился в кресло.
— Это самый неприятный аспект моей болезни, дорогая жена. Я могу хотеть до безумия, но я удовлетворить вспыхнувшее желание не могу. Наказание, достойное проклятого героя греческого мифа.
Она покачала головой:
— Вы сказали, что не больны.
