— Знаю, я такая рассеянная...
— Неправда.
— ... и легкомысленная, и...
— Ну, только внешне.
— У меня нет никаких идей, кроме мыслей о...
— У тебя множество идей.
— Дуайт, — сказала она. — Я так стараюсь попросить у тебя прощения, но если ты всё время станешь меня перебивать — ничего не получится.
— Нет, это я должен просить прошения за то, что так грубо тобой пренебрегал.
Она села, прислонившись к креслу и поджав ноги.
— Тогда я не стану перечислять свои недостатки. Просто прими то, что я люблю деревенскую жизнь, верховую езду и охоту, мне нравятся гости и нечастые званые вечера, а тебе — нет. И у меня, как ни хотелось бы, нет настоящего интереса к медицине. Если речь идет не о достойных людях, коих слишком мало, я не вижу смысла их лечить. Мир перенаселён. И всюду полно людей. В общем, как это ни грустно, я сказала бы — позволь им умереть.
— Я тебе не верю. Это допотопные убеждения твоего дядюшки, а вовсе не твои.
— Нет, мои! Это очень даже мои убеждения, поскольку касаются моего мужа. Он пренебрегает двумя вещами. Своей женой — и мне это очень обидно. Но, что гораздо важнее, он пренебрегает собой. Это твоё единственное прегрешение, Дуайт, и из двух зол второе гораздо хуже первого.
— Ты не права, Кэролайн, я в этом уверен. Если я мало уделял тебе внимания, мне очень жаль, и я постараюсь, я очень постараюсь это изменить. Но второе — совсем не так. Да, я не вполне здоров, но и не сильно болен. Я уверен, это пройдёт за год или два, но считаю, что моё состояние не зависит от количества пациентов или от того, как много сил я трачу на их лечение.
— Ну что же, — сказала она, — если ты не станешь проявлять осмотрительности ко второму, прояви внимание хотя бы к первому.
— Я постараюсь проводить с тобой больше времени после обеда, буду меньше работать по утрам...
— О да, ты постараешься... Ты попытаешься сделать и то, и это, но что из этого получится? Работа... для тебя это как наркотик, Дуайт, как пьянство для иного человека. Он клянётся, что бросит, а потом через пару дней сворачивает на старую дорожку...
Дуайт опустился на колени рядом с ней, на коврик, и Кэролайн заметила, как он пошатнулся. Он поцеловал её и сел рядом. Гораций заворчал и по привычке ревниво тявкнул.
— Завтра я начну с чистого листа. Вот увидишь. Твой пьяница исправится.
— Ты же знаешь, не так давно я проводила целые дни у постели умирающего от диабета. Дядюшка долго страдал. Он был при смерти почти всё время, пока ты отсутствовал. И мне стали отвратительны и вид, и запах болезни — таблеток, микстур, ночных горшков, несъедобной пищи, высохшего тела, всё это угасающее, полуживое состояние, в которое он погружался на моих глазах. Я молода, Дуайт. Молода, и легкомысленна, хотя ты и делаешь вид, что это не так. Я люблю тебя, хочу быть юной рядом с тобой и радоваться жизни! Ты вернулся чуть ли не из мёртвых. И я не хочу, чтобы ты возвращался к смерти. Не хочу сидеть у твоей постели. Видишь, какая я эгоистка. Подожди, не перебивай, дай договорить. — Она остановилась, небрежно смахнула слёзы с глаз и продолжила: — Я знала, что вышла замуж за доктора. Я это понимала, была к этому готова. То, что ты должен продолжать врачебную практику, было частью сделки. Я никогда так это не называла, но всегда понимала именно так. Я не ждала и не хотела, чтобы ты превратился в деревенского помещика-мужлана, чтобы угодить мне, но и ты ведь не ждал, что я стану забитой мышкой, смешивающей снадобья или выписывающей рецепты для мужа. Ты женился на мне, я твоя жена в радости и в горе, и с этим ты должен считаться! Кроме того, что я жена доктора, я молодая леди с поместьем, а ты не только доктор, но и землевладелец, у тебя есть обязательства. Нужно найти компромисс для обеих сторон жизни, или же мы рискуем... мы можем проснуться однажды утром и обнаружить, что между нами больше ничего нет.
Маленький мопс упорно карабкался на её согнутые колени, а когда хозяйка взяла его на руки, попытался лизнуть волосы.
— Гораций делает то, что должен сделать я, — сказал Дуайт.
— Должен или хочешь?
— Хочу.
— Но не должен, а иначе я не оставлю тебя непорочным.
— Думаешь, я сам не хочу того же?
— Но ты нездоров. Ты нездоров, Дуайт. Я же вижу, как тебе нехорошо.
— Это пройдет. Уже прошло.
— Возможно. Хотя я сомневаюсь. Отстань, Гораций, у тебя слишком шершавый язык, — Кэролайн отбросила рыжие волосы подальше от пса. — Итак, дорогой, я готова стать требовательной женой в одном, но не в другом. Я требую, чтобы ты меньше работал. И требую, чтобы хотя бы время от времени ты проводил со мной весь день и делал то, что я хочу. Но пока что не требую ничего более, даже если хочу этого больше всего на свете...
— Как и я.
— Что ж, тогда докажи.
— И докажу.
— Нет, — Кэролайн поднесла руку к губам. — Не сегодня. Сначала выполни другие мои требования. Так будет лучше для нас обоих.
Они сидели на выцветшем персидском ковре, держась за руки, но Горацию каким-то образом удалось втиснуться между ними своим толстым тельцем, причем в такой позе, что его нелегко было вытащить.
Пока что небольшая семейная сцена закончилась. Она истощила обоих. Дуайта — в основном потому, что он стал причиной ссоры. К тому же он потратил слишком много нервной энергии. Кэролайн осознавала свою победу, но также и то, насколько тщательно ее нужно теперь поддерживать, ведь она знала, насколько муж решителен и упрям. Она сожалела, что не поговорила с ним начистоту раньше. Но поскольку он только что буквально вернулся из лап смерти и не мог оправиться от болезни, ей было сложно выступить против увлечения мужа. Брак не обещал быть легким. Это стало ясно через несколько месяцев после свадьбы. Но Кэролайн была полна решимости победить. Ее решимость и упрямство не меньше, чем у Дуайта. Вопрос был не в том, любят ли они друг друга. Вопрос заключался в том, что из этого может получиться.
Оззи Уитворт получил письмо от доктора Эниса. В письме говорилось, что из-за собственного недомогания доктор вынужден ограничить практику ближайшим к дому районом, и потому, если не произойдёт внезапного ухудшения состояния миссис Уитворт, не сможет в дальнейшем её посещать. Доктор сообщал мистеру Уитворту, что по его мнению, миссис Уитворт теперь вполне поправилась после болезни, последовавшей за беременностью. Для дальнейшего укрепления здоровья ей предписывались прежняя диета, тихая и спокойная жизнь, а также исключение всякого рода потрясений для нервной системы. При соблюдении этих предписаний, считал доктор, в дальнейшем за здоровье миссис Уитворт можно не опасаться. Со всевозможным уважением, доктор остается покорным слугой... и так далее.
Прочитав письмо, Оззи фыркнул и бросил его на чайный столик, чтобы его смогла прочесть и Морвенна.
— Как видишь, мы утомили его светлость, придётся нам теперь вернуться к доктору Бенне.
— Ох, дорогой, — воскликнула Морвенна, дочитывая письмо. — Какая жалость! Он был так любезен, как добрый друг. С ним можно было поговорить по душам.
— Что ты, очевидно, и делала, милочка. Больше, чем многие женщины сочли бы приличным рассказывать постороннему мужчине. Я имею в виду, любому, кроме мужа.
— Он был моим доктором, Оззи. И я даже не думала обсуждать с ним ничего, что не относилось бы к моей болезни.
— Об этом можно поспорить. Что ж, теперь ты снова в порядке, поправилась, пополнела, и я не сомневаюсь, что скоро сможешь снова приступить к исполнению обязанностей жены викария в нашем приходе.
— Я уже пытаюсь. Я весь день занималась делами. Уверена, мне ни к чему перечислять их тебе, ведь ты сам говорил о них сегодня утром. Для меня это был счастливый день, мне удалось сделать так много, и хотя сейчас я устала, это приятная усталость, совсем не то, что прежнее утомление. Я очень надеюсь, что и завтрашний день будет таким же.
Оззи хмыкнул.
— Сегодня вечером я играю в вист у Кархаррака, так что вернусь поздно. Скажи Альфреду, чтобы не ложился спать и дождался меня. — Он вынул часы из кармана модного жилета и взглянул на них. — Эта девчонка задерживается. Что она там делает так долго?
Морвенна сняла очки.
— Ровелла? Она ушла всего час назад, а сейчас разгар дня. Вряд ли с ней что-то случится.
— Я имею в виду не физический ущерб, а моральный, — ответил Оззи. — Мне известно, что она отправилась в библиотеку за книгами. Вы обе проводите над книгами полдня. Слишком долгое чтение развращает, особенно подобное чтение. Оно ведёт к мечтательности, к бессмысленным грёзам. Теряется связь с подлинной, благочестивой жизнью. Ты же знаешь, Морвенна, я никогда не поучал тебя. Быть методистом или ханжой — не для меня. Все в этом мире должны трудиться не покладая рук. Но мы не можем стараться изо всех сил, если живём чужой жизнью при помощи книг. Это расслабляет, это вредно для вас обеих. — Он допил свой чай и встал. — Я побуду час в кабинете.
