Прошли много не по-петербургски запутанных улиц. Многоэтажные доходные дома, часто уродливые, с какой-то неживой архитектурой, сменялись ветхими деревянными домишками, напоминающими кучу дров. Оживляя их, в низких окошках горели ласковые теплые огоньки.
– Соня, неловко! – каждый раз говорила Дуня, когда Софи, изловчившись, заглядывала в эти окошки и как рыбак рыбу, ловила мгновения чужой жизни.
Позже потянулись длинные серые заборы с набитыми по верху черными гвоздями, дровяные склады. Оскальзываясь на деревянных мостовых, девушки невольно ускорили шаг. Поднялся тревожный ночной ветер. Из распахивающихся дверей чайных и распивочных падали на улицу быстрые лохмотья дымного света, летели обрывки песен и пьяных выкриков. Откуда-то запахло водорослями и мокрым песком. На фоне почти окончательно стемневшего неба проносились поджарые, жемчужно подсвеченные облака и чернели фабричные трубы.
Внезапно послышался стук и металлическое скрежетание подъехавшей коляски. Возница закричал на лошадей грубым голосом, и они встали. Закрытая черная карета смотрелась в этих местах чужеродной, и Софи с любопытством взглянула на нее и подошла на шаг поближе к человеку, который показался из распахнутой дверцы и вежливо обратился к ней с каким-то незначащим вопросом.
Далее все произошло стремительно. Выскочивший из коляски мужчина в черном плаще, полностью скрывающем фигуру, обхватил девушку за шею рукой и с помощью еще одного человека, прячущегося в карете, втянул ее внутрь. Софи не издала ни звука. Дуня, не веря своим глазам, застыла в полном ошеломлении, прижав к груди все еще слабо трепыхающуюся рыбину. Возница поднял кнут, взревел, как пароходный гудок, и карета собралась тронуться. Однако русобородый мужик, доселе лениво следующий за гуляющими девушками, не то мастеровой, не то крестьянин, в два прыжка оказался рядом с каретой и с воинственным воем схватился за дышла, мешая движению. Удар кнутом не произвел на мужика никакого впечатления. На крики из ближайшего трактира выглянула пара любопытных пьяниц. Из кареты торопливо выскочил кто-то из седоков (уже без плаща) и со всего размаху опустил на голову мужика что-то вроде дубинки, отчего тот рухнул, как подкошенный. Дуня, которая уже немного пришла в себя, отчаянно завизжала и с помощью несчастного сига закатала пробегавшему мимо разбойнику ужасную оплеуху. Тот пошатнулся, но нашел в себе силы молча влезть в карету и захлопнуть дверцы.
– Полицию и врача! – крикнула Дуня вышедшему на шум половому и бросилась бежать за каретой.
Силы окончательно оставили ее на Тучковом мосту. Цепляясь за перила, Дуня сползла на деревянный настил, заглянула вниз, туда, где холодные воды Малой Невы бурлили у быков моста. Какая-то жуткая тяга проснулась в ней. Сиг шевельнулся. Размахнувшись что было сил, Дуня жертвенным жестом швырнула рыбину в реку и разрыдалась с непонятным облегчением.
Оглушенный сиг долго плыл по течению кверху брюхом, потом родная стихия оживила его, он развернулся на бок, взмахнул хвостом и ушел в глубину.
Глава 8
В которой Дуня ищет Софи и обращается за содействием ко всем подряд. Сама же Софи, оказавшись в неизвестном ей месте, немедленно вступает в борьбу за свою свободу
Туманов с интересом смотрел на стоящую перед ним девушку. Сесть она упорно отказывалась, выпить или съесть что-нибудь – тоже. При этом говорила, не останавливаясь, уже без малого четверть часа.
Большую часть сказанного Туманов пропустил, хотя смотрел и слушал внимательно. Он уж давно привык, что слова редко бывают главными, и не удивлялся этому. Главного словами не скажешь.
От девушки пахло сушеными сливами. Запах, пожалуй, приятный, но неожиданный, характерный скорее для стариков. В тускловатых глазах с перламутровыми белками иногда взблескивали короткие бегучие огоньки, явно искусственно разжигаемые. Утонченная скромность наряда, манера держаться, речь – все выдавало принадлежность девушки к высшему классу. Попытки скрыть все это добавляли в картину несвойственное ей высокомерие.
– Так что ж вы с Софьей? – спросил Туманов.
– Мы с детства дружим, я ж говорила, – сказала девушка, тряхнув маленькой головой и нетерпеливо переступив с ноги на ногу, как это делают породистые жеребята. – У нас секретов нет, оттого я и про вас знаю…
– Что, она тебя ко мне послала?
– Нет, так сказать нельзя, – девушка смущенно потупилась. – Видите ли… Для нас с Софи одинаково очевидны проблемы современного российского общества, но вот цели и задачи образованного сословия на данном этапе мы понимаем по-разному. Софи, как вы знаете, служит в земстве…
– А вы со товарищи что ж? Бомбы кидаете?
– Ну почему вы так? – в голосе девушки послышались слезы незаслуженно обиженного ребенка. – Я же вам объяснила все, как могла, подробно. Полагала, вам это понятнее будет, чем мне самой. Я в имении родилась, титул, деньги, светская жизнь. Чтоб из этой паутины вылезти…
– А зачем же вылезать? – с интересом спросил Туманов. – Что, скажи, для девицы плохого, когда о куске хлеба думать не надо, развлечения, кавалеры…
– Но есть же ответственность, долг перед народом…
– Перед каким народом, дура ты блажная?! – внезапно озлился Туманов. Оля вздрогнула, сделала шаг назад, прижалась спиной к муаровой драпировке. – Федька! Федька, поди сюды!
В дверь осторожно просунулась широкая физиономия тумановского лакея.
– Прикажете чай подать, Михал Михалыч? Или кофею? – спросил он, не показываясь, впрочем, целиком, и внимательно наблюдая за движениями рук хозяина.
– Нет! Скажи-ка нам теперь, Федька, ты – народ?
– Ну-у дак… – Федька помолчал в замешательстве, потом нашел выход. – Если вы приказать изволите, то – народ!
– Ладно, значит народ. А теперь скажи, вот эта барышня тебе чего-нето должна?
– Барышня?! Мне?! – изумился Федька и, на мгновение позабыв о должной почтительности, молча потряс головой. – Ни в коем разе. Да я и вижу ее в первый раз в жизни. Как же можно?
– Ладно. Пошел вон, болван, – Федькина голова исчезла. – Вот видишь…
– Это ничего не доказывает, – тут же возразила Оля. – Федор – лакей. Его внутреннее устройство извращено близостью к…
– К кому? Ко мне, что ли? – усмехнулся Туманов. – Федька – как раз мой лакей, да и то недавно, а до того в порту каталем работал, а еще раньше – в деревне жил… Самый, что ни на есть, народ… А я – что же?
– Именно поэтому я к вам и пришла, – горячо заговорила Оля. – Вы, сами поднявшись из низов, лучше других знаете, какая несправедливость и эксплуатация царят там, сколько людей гибнут во мраке угнетения и невежества. Но там же зреют и зерна протеста. В наши дни единственная достойная цель людей, которые имеют ум и средства – всемерно способствовать пробуждению этой народной души и направлять ее…
