– Послушай, Ольга, и постарайся понять, – Туманов устало вздохнул. – Я давно уже не могу вообразить себе не только достойной, но даже и недостойной цели, к которой я мог бы стремиться… Все, что ты говоришь касательно цели – чепуха и опасный бред. Но это по цели. По сути я тебя понимаю, потому что страсть и накал обновления – это вещи, которые действительно могут волновать и волнуют даже меня. Что ж ты от меня хочешь?
– Денег, – спокойно сказала Оля. – Если вы не разделяете наших целей и не готовы работать с нами рука об руку ради справедливого переустройства общества, дайте хотя бы денег. Этим вы внесете свой вклад. И Софи…
– Что ж, Софья тоже в это твое «дело» верит?
– Вам лучше с ней самой об этом потолковать, – уклончиво сказала Оля и лукаво улыбнулась, переводя разговор в другое русло. – Но вот вы говорили об отсутствии у вас интересов. А что ж Софи? Я ее подруга, мне знать важно…
– Ольга! Ты это брось! – Туманов погрозил девушке пальцем. – Иначе, так и знай, гроша ломаного на свою гребаную революцию не получишь.
Оля пятнисто покраснела.
– Значит, так, – откровенно усмехаясь, продолжал Туманов. – Здесь я подумать должен. Все-таки дело это, как ни крути, противозаконное, а я – честный коммерсант и прочая петрушка… И ты права. Желаю на эту тему с Софьей лично потолковать. Сюда она больше не пойдет, могу вас обеих в любой ресторан пригласить, по вашему выбору. Выберите уж поприличней, все равно эксплуататор, то есть я, платит. В «Донон» можно, «Кюба», «Аркадия» или уж в новый, к Федорову…
Оля кусала губы. Противоречивые чувства боролись в ней, прямо отражаясь на лице.
– Простите, Михаил Михайлович, – наконец, сказала она. – Мы с Софи девицы и не посещаем рестораны. Тем более…
– Тем более, в сопровождении такой швали, как я. Это ты хотела сказать, – не спросил, а скорее утвердил Туманов. – Достойная позиция. Так тебя и воспитывали. Просто в имении жить скучно, и ты на волю рвешься. Только не надо из себя теперь любовь к народу корчить, ладно? Но давай напрямики. Я шваль, ублюдок и денежный мешок в одном лице. Ты аристократка и революционерка. Заключим сейчас честную сделку. Ты уговариваешь Софью поужинать со мной в ресторане. Сама будешь тут же и сможешь проследить за соблюдением приличий и конфидентом – я закажу отдельный кабинет и ничем Софьиной репутации не поврежу. На твою, госпожа карбонарка, мне, уж извини, плевать. А после, тем же вечером, когда ты свою роль исполнишь, я даю тебе денег на твою агитацию, печатание листовок, манифестов и прокорм идейных идиотов, которые ни к какому иному делу себя приспособить не сумели… Согласна?
Некоторое время Оля молчала, и Туманов подумал, что вот сейчас она обожжет его каким-нибудь последним словом и уйдет, вздернув подбородок. Но Оля заговорила по-другому.
– Вы честны по крайней мере, – медленно произнесла она. – Это, если разобраться, дорогого стоит.
– Честным меня еще никто не называл, – польщенно усмехнулся Туманов. – Ты первая.
– Пускай, – Оля кивнула, и Туманов не сразу понял, что это и есть согласие на сделку. – Я вам сообщу. Но за Софи никто решить не может. Ждите.
После ухода Оли Туманов велел Федьке принести из подвала вина. Налил в мутный стакан, выпил длинными медленными глотками. Вино имело вкус растворенных в холодной воде осенних листьев. Туманов снова наполнил стакан.
«Что ж ей подарить? – пробормотал про себя. – Побрякушки – не возьмет, наряды – тоже… Что ж?»
Он развернул газету «Новое время», нашел отдел торговой рекламы, и почти сразу же отыскал то, что, как ему казалось, и было нужно: «Во! – «мопсики механические, бегают как живые»»
– Федька! – взревел Туманов. – Пошли кого-нибудь сейчас же на Большую Морскую, тридцать. Там магазин «Парижские игрушки». Пусть купят пару – нет, пять! – мопсиков. Они бегать должны, слышишь, болван?!
Федька округлил глаза, но промолчал. Если хозяину надо теперь пять механических мопсиков, значит, так тому и быть. «Ежели у тебя столько денег, так и желания должны быть какие-нибудь… с подковыркой… Ну не хотеть же в таком разе щей с капустой, хромовые сапоги со скрипом или голубую жилетку из парчи…» – так или приблизительно так рассуждал Федор, спускаясь по лестнице.
Между тем Туманов допил вино, взял тупой и широкий нож, которым разрезал книги и журналы, и принялся методично обдирать со стен шелковые обои с золотыми медальонами из алых роз и багровых георгинов на коричневом фоне. За этим занятием и застал его Иннокентий Порфирьевич, перед отправкой слуги зашедший уточнить потребное количество мопсиков.
Доселе Дуне не случалось бывать в полицейском участке.
Поначалу впечатление образовалось самое гнетущее. Низкие потолки, грязные полы, какой-то жир на скамьях, скрипучие ободранные двери. Из-за двери в кутузку несутся пьяные крики, ругательства, плач:
– Звери! Звери! Душегубы проклятые!
– Артюшка, Артюшенька мой…
– Па-азвольте, вы известным порядком пра-ава не имеете, как я есть достопочтенный гражданин…
По коридору вдоль дверей расхаживает городовой в черной суконной шинели с шашкой-«селедкой» на черной портупее, часто заглядывает в глазок, грубо рявкает: «Не ори! Не то…»
Впрочем, к Дуне в участке отнеслись хоть и с недоверием, но и с сочувствием тоже. Пожилой дежурный, усатый, как морж в зоологическом саду, раз за разом спрашивал у растерявшейся девушки, может ли она быть совершенно уверена в том, что сидящие в карете люди были барышне Домогатской не знакомы, и она не уехала с ними по собственной воле.
– Может быть, она вас на помощь звала? – интересовался он, зная уж из Дуниных рассказов, как было дело. – Или отбивалась от них? Или после из кареты крикнула что-то?
– Да нет же, нет! – едва не плача от обиды и страха, отвечала Дуня. – Поймите ж, времени и возможности у нее не было…
– Ну, время крикнуть чего-нибудь у жертвы всегда есть, – рассудительно заметил пристав. – Не зарезали ж они ее сразу… Да и тогда какой-нето звук человек завсегда издаст. Я, поверьте, по опыту знаю…
Дуня чувствовала, как дрожь буквально пронизывает ее тело, и стискивала зубы до противного хруста, чтобы они не стучали друг об друга.
– Вы бы ехали сейчас домой, – сочувственно заметил полицейский. – Отдохнули б, чаю с мятой напились. Ночь же уже. Матушка ваша, наверное, теперь изводится, все глаза проглядела. Вот вы уж и успокойте ее. А там, глядишь, и подруга ваша объявится… Что ж, девицы нынче совсем свободных правил стали, отсюда и безобразия умножились… А не найдется, так мы ее искать станем, не извольте беспокоиться. И человек тот, которого возле чайной по башке-то шандарахнули, Бог даст, к завтрему в память придет, и чего-нето нам порасскажет. Глядишь, картина-то и прояснеет… Верьте, барышня Евдокия Матвеевна, моему полицейскому опыту: обыкновенно все ерунда какая-нибудь оказывается. Это вам нынче с испугу, да с устатку мнится: ах, черный плащ, ах, черная карета, ах разбойники! А поутру-то все и просветлеет, и обнаружится у вашей отчаянной приятельницы какое-нибудь романтическое приключение или уж жизненный скандал, к ведению полиции, увы! – никакого касательства не имеющий.
