Он полез за пазуху, извлек маленькую серебряную карманную фляжку с выгравированным на ней гербом и предложил мне.
Приняв ее с благодарным кивком, я сделала глоток, да такой основательный, что закашлялась. Крепкий напиток обжег горло, но я отпила еще и почувствовала, как внутри разливается бодрящее, снимающее напряжение тепло. Глубоко вздохнув, я отпила снова. Это помогало.
— Спасибо, — сказала я чуть охрипшим голосом, возвращая фляжку.
Подумав, что невежливо отделываться одним словом, я добавила:
— Знаете, я уже успела забыть, что бренди — это напиток: главным образом приходится использовать его для обмывания больных в лазарете.
Все события минувшего дня вдруг вспомнились, навалившись на меня с такой силой, что я пошатнулась и снова села на пороховой ящик.
— Насколько я понимаю, эпидемия свирепствует по-прежнему?
Его светлые волосы поблескивали в свете ближнего фонаря.
— Ну, не то чтобы по-прежнему. — Я прикрыла глаза, чувствуя себя опустошенной. — Сегодня число заболевших увеличилось только на одного человека. Вчера таких было четверо, а позавчера шестеро.
— Звучит обнадеживающе, — заметил он. — Похоже, вы побеждаете болезнь.
— Нет. Все, что мы делаем, — это предотвращаем дальнейшее распространение заразы. А для тех, кто ее уже подцепил, я ничего не могу сделать.
— Правда?
Грей наклонился и взял меня за руку. От неожиданности я не отстранилась, а он легонько провел большим пальцем по волдырю — я обожглась кипяченым молоком — и коснулся костяшек, покрасневших и потрескавшихся от постоянного соприкосновения со спиртом.
— Для особы, которая ничего не делает, мадам, у вас удивительно натруженные руки.
— Как раз делать-то я делаю, и немало! — выпалила я, отдернув руку. — Вот только толку нет, это правда!
— Уверен… — начал он.
— Да в чем вы можете быть уверены? — Я хлопнула ладонью по пушке, вложив в этот бессмысленный удар всю горечь и отчаяние этого дня. — Вы хоть знаете, сколько человек мы сегодня потеряли? Двадцать три! Я на ногах с самого рассвета, по локти в грязи и рвоте, моя одежда уже вся пропотела, а толку никакого! Ничего не могу поделать! Вы слышите меня? Ничего!
Лицо Грея скрывала тень, но я видела, как напряглись его плечи.
— Слышу, — спокойно ответил он. — Вы устыдили меня, мадам. Я сидел у себя в каюте по приказу капитана, но поверьте, понятия не имел, что дела обстоят подобным образом, и готов, если требуется, прийти на помощь.
— Зачем? — тупо спросила я. — Это ведь не ваша работа.
— А разве ваша?
Он повернулся ко мне лицом, и я увидела, что это привлекательный мужчина лет под сорок, с тонко очерченным лицом и большими голубыми глазами, расширенными от удивления.
— Да, — ответила я.
Он внимательно пригляделся ко мне, и удивление на его лице сменилось задумчивостью.
— Понимаю.
— Нет, не понимаете, но это не важно.
Я сильно нажала кончиками пальцев на лоб, на точки, которые показал мне мистер Уиллоби, чтобы облегчить боль.
— Если капитан считает, что вам следует оставаться в каюте, так, вероятно, и должно быть. Людей для помощи в лазарете хватает. Беда в другом: мало что помогает, — заключила я, уронив руки.
Грей подошел к борту и некоторое время молча смотрел на темную гладь воды, искрящуюся то здесь, то там дробящимся на волнах светом звезд.
— Понимаю, — повторил он, словно обращаясь к волнам. — Признаться, поначалу я принимал ваше огорчение за проявление обычной женской чувствительности, но теперь вижу, что здесь нечто иное.
Он помолчал. Стоял, держась руками за ограждение, — темный силуэт в звездном свете.
— Я был военным, офицером, — продолжил он. — Мне известно, что такое держать в руках человеческую жизнь — и терять ее.
Я молчала, молчал и он. Тишину нарушали лишь обычные корабельные звуки, по ночному времени негромкие и нечастые.
Наконец Грей вздохнул и снова повернулся ко мне.
— Приходит понимание того, что ты не Бог. — Он помедлил. — Понимание и сожаление по этому поводу.
Я вздохнула, чувствуя, как отпускает напряжение. Прохладный ветерок приподнял волосы на моей шее и сдул несколько локонов на лицо.
— Да, — согласилась я.
Он помолчал, будто не зная, что сказать напоследок, затем наклонился, взял мою руку и поцеловал без всякой аффектации.
— Спокойной ночи, миссис Малкольм, — произнес он, повернулся и двинулся прочь.
Он успел отойти от меня не более чем на несколько ярдов, когда спешивший мимо моряк, стюард по имени Джонс, заметил его и воскликнул:
— Милорд! Вам не следует покидать каюту, сэр! Ночной воздух опасен, ведь зараза все еще на борту, да и что бы там ни думал на сей счет ваш слуга, приказ капитана предписывает оберегать вас от заразы.
Грей кивнул с виноватым видом.
— Да-да, знаю, я не должен был сюда подниматься. Только я подумал, что если останусь в каюте еще на миг, то просто задохнусь.
— Лучше уж задохнуться, сэр, чем умереть от кровавого поноса, прошу прощения за эти слова, — сурово сказал Джонс.
Мой новый знакомый возражать не стал, лишь пробормотал что-то невнятное и удалился вниз.
Я протянула руку и схватила проходящего Джонса за рукав. От неожиданности он вскрикнул.
— Ох, это вы, миссис Малкольм, — проговорил он, приложив к груди костистую руку. — Право же, напугали. Я вас, мэм, за призрака принял, вы уж, прошу прощения, не обессудьте.
— Это я прошу прощения. Мне просто хотелось спросить, кто тот джентльмен, с которым вы только что разговаривали?
— Ах он?
Джонс оглянулся через плечо, но человек, назвавшийся мистером Греем, уже исчез.
— Ну, мэм, это лорд Джон Грей, новый губернатор Ямайки. Ему не следовало сюда подниматься: капитан строго-настрого приказал ограждать его от любой опасности. Неровен час, заразится. Нам только того и не хватает, как прибыть в порт с мертвым губернатором на борту. Впрочем, не будь вас, тут вообще творилось бы черт знает что.
Он неодобрительно покачал головой и повернулся ко мне.
— Так вы возвращаетесь к себе, мэм? Принести вам чашечку чаю или, может быть, печенья?
— Нет, Джонс, спасибо. Перед тем как лечь спать, я хочу еще раз проведать больных. Мне ничего не нужно.
— Выходит, что нужно, мэм, и вы только что об этом сказали. Ну ладно. Доброй ночи; мэм.
Он коснулся пальцами лба и поспешил прочь.
Прежде чем спуститься вниз, я задержалась у борта, глубоко вдыхая чистый свежий воздух. До зари еще оставался не один час. Звезды, ясные и чистые, сверкали над моей головой, и я неожиданно осознала, что миг милосердия, о котором я возносила бессловесные молитвы, все-таки настал.
