– Ей нравится твоя соленая кожа, – сказала Элисия.
Кайле было щекотно, она невольно улыбнулась и, подняв глаза, встретилась с взглядом Роланда.
Солнечный свет, просачивающийся сквозь густую листву, придал его глазам более темный оттенок, и Кайле на миг показалось, что она смотрит в глубину океана. Он не улыбался, но она ощущала его радость, которую, казалось, он хочет передать ей, она чувствовала жар и энергию его тела. Его рука потянулась к ней, но затем он, словно передумав, принялся гладить оленя, но по-прежнему не отрывал от нее взгляда, внимательно рассматривая ее лицо своими потемневшими, словно море в шторм, глазами.
И она не могла отвести от него глаз, захваченная в плен, попавшая в паутину его желания, которое она так явственно чувствовала. Он притягивал ее к себе, и уже не имело значения, хочет она этого или нет. Он уговаривал ее, подчинял своей воле, разжигая тот скрытый огонь внутри ее, который она не хотела или, вернее, не смела признать. Он заставил ее на миг забыть обо всем, и, погрузившись в пучину его взгляда, она словно во сне чувствовала, как сгущается воздух вокруг них, как собираются над головой грозовые облака, как все вокруг обещает дождь… И он заставил ее жаждать этого дождя – дающего свежесть и освобождение от этого невыносимого грозового напряжения, охватившего их обоих.
Кто-то толкнул Кайлу, одна из девочек пробежала мимо к другому оленю, и чары были разрушены. В воздухе и правда пахло грозой.
Она видела, как Роланд отвел взгляд, как вновь напряглись линии вокруг его сжавшегося рта.
Олениха покончила с ее рукой и занялась рукавом, который принялась с аппетитом жевать.
– Я кое-что принесла тебе, Элинор, – сказала Элисия и, порывшись в глубине своего платья, извлекла на свет красное яблоко.
Элинор мгновенно оставила рукав Кайлы и потянулась за лакомством.
Тем временем дети разбрелись по лужайке, они окружили оленей, гладили их, предлагали яблоки. Женщины стояли в стороне и молча наблюдали, так же, как и Харрик.
Роланд обошел Кайлу и, взяв за руку Элисию, повел ее к другим оленям. Его тут же окружили остальные дети, он присел на корточки, чтобы быть с ними на одном уровне, охотно разговаривал с ними, отвечал на самые невероятные вопросы, которые посыпались на него градом.
Кайла чуть отошла и наблюдала со стороны за совершенно невероятной картиной, которая, видимо, была здесь довольно обычной. Разве могла она когда-нибудь подумать, что знаменитый, внушающий всем страх лорд Стрэтмор, этот Цербер, ищейка короля, может вот так запросто играть с детьми и животными, словно какой-нибудь нежный паж. И ведь ни одна душа здесь не выказывала страха перед ним. Дети забирались на его плечи и скатывались по нему, как по горке, олени совершенно спокойно позволяли ему гладить их. Элисия стояла между его коленей и о чем-то оживленно с ним болтала, а он кивал, и смеялся, и протягивал другим детям яблоки из своей сумки, чтобы те могли покормить животных.
Все любили его. Это было совершенно очевидно! Все жители острова – и не только, вспомнила она его солдат, – все любили и уважали его, к ней же относились с вежливой настороженностью. И это различие было ей очень неприятно. Но неужели они ничего о нем не знали? Не слышали о том, что он делал на службе у короля? На что он был способен? Ведь он был безжалостным убийцей, орудием мщения в руках короля, его карающим мечом, лишенным души…
Но кто же тогда был этот мягкий, добрый человек, так любящий детей и животных? Кайла знала, что ни тех, ни других обмануть невозможно, они бы сразу почувствовали фальшь. Кто он – этот человек, греющийся в лучах всеобщего обожания?
По какой-то необъяснимой причине в Кайле вдруг проснулся гнев. Они просто не имеют права так любить его! Он не заслуживает любви, он заслуживает лишь страха и ненависти. Так неужели они этого не видят? Как они могут так обманываться в нем?
Что ж, тогда она будет его ненавидеть. Она знала, что ей есть за что его ненавидеть, может быть, у нее даже больше причин, чем у кого бы то ни было. И она будет ненавидеть его каждый день на протяжении всей своей жизни, она заставит его почувствовать на своей шкуре всю ее боль, причиной которой он стал.
Но не успела она так подумать, как гнев, внезапно вспыхнувший в ней, так же внезапно куда-то испарился. Той ненависти, которую она старалась в себе вызвать, на самом деле никогда не существовало. И никогда уже не будет. Потому что она давно поняла, как много всего соединилось в этом человеке, который сейчас на ее глазах так самозабвенно играл с детьми. Она видела, какой противоречивой, сложной натурой он был. Казалось, что он часто противоречил самому себе, вступая сам с собой в разногласия. Да, он был охотником за людьми, но и спасителем; убийцей, но и защитником. Что ж, правда никогда не бывает слишком простой.
И Кайла знала, что она никогда не сможет с чистым сердцем сказать, показывая на него пальцем: «Этот человек – злодей».
А затем в ее мозгу раздался ехидный голос, сводящий на нет все эти высокоморальные рассуждения, и прошептал то, что больше всего беспокоило ее сейчас. Имей он самое черное сердце на свете, едва ли это повлияло бы на ее влечение к нему. Ее телу не было дела до его моральных устоев. Ее влекло к нему как к мужчине. Святые небеса! Она жаждала оказаться в его объятиях, она мечтала о его ласках!
Небо тем временем все больше приобретало свинцовый оттенок, в воздухе все сильнее пахло дождем. Поднялся ветер, он налетел порывами, взметнув ее юбки, заставив вуаль Кайлы метаться и танцевать вокруг ее головы и плеч.
– Элинор была ее матерью, – раздался тихий голос позади нее.
Кайла повернула голову и увидела Марлу, которая неслышно подошла к ней, трава заглушала шаги.
В голове Кайлы мгновенно сложились кусочки головоломки, одним из которых стала и эта фраза.
– Элинор была матерью Элисии, – повторила она. В этом был смысл.
– Да. Элинор, сестра вашего мужа.
Неудивительно, что Сина и Харрик так странно отреагировали на слова Элисии сегодня утром. Марла встретила ее взгляд, затем снова перевела глаза на детей. Кайла проследила за ее взглядом.
– Так, значит, она сама так назвала оленя?
– Да. В свое время это нас очень тревожило. Олени были молодыми, но Элисия не собиралась давать им всем имена. Только этой. Сразу, как только олененок родился семь месяцев назад, Элисия настояла на том, чтобы прийти сюда, и дала ей имя. При этом она упорно отклоняла все остальные предложения.
Элисия по-прежнему стояла возле Роланда, сидящего перед ней на корточках. Она о чем-то говорила ему, подняв лицо, словно глядя на верхушки деревьев, а он внимательно и даже как-то задумчиво ее слушал, кивал и иногда что-то отвечал.
