Она подошла к туалетному столику без зеркала. Грудь пронзила сладкая боль — она заметила, что Майкл аккуратно сложил ее заколки. Сколько же времени потребовалось, чтобы превратить тринадцатилетнего мальчишку в мастера удовлетворения женских желаний?
Энн не спеша расчесала перепутанные пряди и заколола в пучок. Бра над мраморной раковиной в ванной оказались зажжены, хотя фитили прикручены. Еще одна любезность со стороны ее любовника. Очень о многом надо расспросить его сероглазого друга, подумала она, прибавляя свет.
Единственные помещения, где не было в доме цветов, — вот эта ванная и туалет на первом этаже. Почему мужчина окружил себя цветущими растениями? Почему тот, кто так страшится огня, спит при зажженной лампе?
Габриэль чувствовал себя в кондитерской по-свойски. Энн не представляла, чтобы Майкл пил чай из грубых фаянсовых чашек. Как могли двое настолько разных мужчин двадцать семь лет оставаться добрыми друзьями?
Энн отвернула вентиль из слоновой кости на фарфоровом кране. И снова удивилась, когда в раковину забила обжигающая струя. Первое, что она сделает, когда возвратится в Дувр, — заменит всю устаревшую сантехнику.
Диафрагму оказалось гораздо легче извлечь, чем вставить. Энн ополоснула ее и положила резиновый кружок в розовую коробочку, которую вечером оставила на мраморном столике раковины.
Вода приятно горячила тело. Энн посмотрела на изящный унитаз и подумала: сумеет ли она когда-нибудь в жизни войти в туалет без того, чтобы не вспомнить прошедшую ночь?
Энн наслаждалась, когда он смотрел на нее. Она дотронулась кончиками пальцев до изгиба шеи. И укусил, когда наступила кульминация страсти. Даже это показалось ей приятным.
Энн быстро ополоснулась и вытерлась. Майкл, без сомнений, внизу. Возможно, после завтрака она позволит ему самому вставить диафрагму. Она улыбнулась и в этот миг совсем не походила на старую деву. Хотя, наверное, не позволит…
Энн хотела позвонить горничной, чтобы та помогла ей одеться, но передумала. Единственный предмет, который требовал помощи, — серый атласный корсет, но, как бы элегантно он ни выглядел, Энн не хотела стеснять груди и легкие панцирем из китового уса. Свобода так же пленила ее, как и чувственные удовольствия. Она так расхрабрилась, что подумала: уж не корсеты ли держат женщин в такой покорности?
Энн отворила дверь из ванной, но тут вспомнила, что диафрагма осталась на раковине. Она была такой легкой, что горничная, убираясь, могла решить, что коробочка густа, и выбросить ее. Или открыть и понять, что в ней находится. Энн вернулась и забрала розовую жестянку. Открыла ящик рядом с широкой, на бронзовых столбиках, кроватью и положила диафрагму подле упаковки с презервативами Майкла. Рядом с суровым лицом Грейстоуна блеснул металл. Энн вспомнила опасное сияние солнца на острие шляпной булавки. Но то, что лежало в ящике, повергло ее в ужас.
По спине пробежал холодок. Отец тоже хранил револьвер в прикроватной тумбочке, как он утверждал, для самообороны. Но. Энн понимала — из мужской гордости. Зачем мужчине кинжал рядом с постелью? Она опустила руку и ящик. Пальцы нащупали что-то твердое и тяжелое.
Пистолет.
Миниатюрнее, чем допотопный отцовский. Гладкий металл поблескивал, словно его недавно отполировали. Майкл ценил оружие, как женское тело.
Мысль явилась неизвестно откуда, буравила мозг и отказывалась уходить. Всплыли все страхи, которыми Энн пичкала ее гувернантка.
Дети будут ей гадить, потому что завидуют. Мужчины станут соблазнять, поскольку захотят ее состояние.
Энн швырнула коробочку в ящик и с такой силой захлопнула дверцу, что задребезжал плафон на лампе и на стол посыпались лепестки роз.
Многие мужчины умеют обращаться с оружием. В Лондоне воров пруд пруди, не то что в малолюдных предместьях Дувра.
Майкл не причинит ей зла. Он сам так сказал… после того как бросил ее шляпную булавку на пол.
Энн поспешно распахнула дверь в спальню, которая стала свидетельницей ее чувственных излишеств, и натолкнулась на огненно-рыжего мужчину — очень привлекательного, с небесно-голубыми глазами.
Энн едва подавила крик. Мужчина носил черную ливрею. Лакей, а не убийца. Рыжеволосый лакей отступил назад и поклонился:
— Прошу прощения, мэм, мне показалось, я слышал какой-то шум. Будете завтракать сейчас?
— Да, спасибо. — Энн заставила себя улыбнуться: негоже даме вопить, как бы ни были напряжены ее нервы. — Проводите меня к месье д'Анжу.
— Его нет дома.
Коридор моментально помрачнел, прежние страхи показались глупыми, а стены чрезвычайно тонкими.
Если лакей услышал, как она хлопнула дверцей, он наверняка не пропустил мимо ушей ее ночные крики. И другие слуги тоже. Энн вздернула подбородок — ну и пусть себе думает все, что угодно.
— Тогда проводите в комнату, где накрыт завтрак. Лакей отступил в сторону, но лазурные глаза остались непроницаемыми.
— Слушаюсь, мэм. Извольте следовать за мной.
У подножия лестницы их поджидал дворецкий; он весь отливал серебром — серебро в седеющей голове, серебро в затянутой в перчатку руке.
— Мадемуазель Эймс!
У Энн похолодело в животе.
Дворецкий держал перед собой серебряный поднос для корреспонденции, а рыжекудрый лакей безмолвным свидетелем замер у витых металлических перил. Рауль точно так же протягивал почту Майклу, когда она играла роль безмолвного свидетеля. Такие официальные послания всегда не к добру. Энн ухватилась рукой за перила.
— Письмо доставил курьер. — Темные глаза дворецкого были вежливо-равнодушными. — Оно адресовано вам, мадемуазель.
У Энн вырвался вздох облегчения. Должно быть, мистер Литтл возвратился. Рауль с поклоном протянул серебряный поднос, и она схватила конверт и прочитала свое имя.
— Спасибо.
Почерк оказался не мистера Литтла. Более того, письмо было адресовано в ее городской дом. Энн нахмурилась. На конверте стоял не лондонский штамп, обратный адрес отсутствовал.
— Мэм!
Она подняла глаза на рыжеволосого лакея.
— Комната для завтрака вон там.
— Спасибо. — Ей не требовался провожатый: аромат ветчины и бекона красноречиво указывал путь. Солнечные зайчики сверкали на полированном дереве и столовом серебре. Эркер выходил в прямоугольный садик, где кусты роз окаймляли кирпичную стену.
Другой лакей — скорее брюнет, чем блондин, с янтарно-искристыми, а не голубыми глазами — усадил ее за круглый дубовый стол. На дубовом буфете стояли закрытые крышками, источающие горячий аромат блюда.
— Что предпочитаете, мадемуазель? — Лакей говорил с явным французским акцентом.
