Было ясно: Нур Бану покинула дворец — стены гарема не были преградой для такой могущественной женщины. Нур Бану и весь ее блеск, ее прекрасная свита исчезли, как мираж.
И Софию Баффо оставили одну в этой дорогой тюрьме. Эта мысль наполнила ее страхом. Ее колени отяжелели, в голове стало пусто, и она, вскрикнув, упала на пол.
Позже София только смутно помнила, как высокий белокожий евнух подошел и вывел ее оттуда, закрыв дверь на замок. Она помнила, как он, когда у нее подкосились ноги и она не смогла идти дальше, взял ее на руки, как ребенка, и отнес на узкую кровать на третьем этаже.
В какой-то момент, сквозь туман, его лицо показалось ей знакомым. Да это молодой Виньеро из монастырского сада, с корабля. Невыносимое чувство вины охватило ее от этого сходства. Виньеро — Джорджо — снова пришел спасти ее, но на сей раз она сдержит свое слово.
Но нет. Это был евнух. Она вспомнила картину в мерцающем свете свечей в каюте корабля. Ни детей… ни смелого молодого венецианского моряка….
София была в бреду.
«Оспа» — это слово пришло на ее воспаленный ум. Гнойнички на ее лице имели выдающиеся выемки посередине. Ее лицо становилось похожим на ужасное лицо маленькой поломойки. Ее лицо, ее жизнь — все было закончено, все стало никчемным.
— Нет, нет, не бойся, — слышала она успокаивающий голос Айвы, те же интонации сохранились и в голосе переводчицы Фариды. — Раны, куда я ввела прививающий состав, они остались открытыми, выделяющими влагу. Видишь? Необходимо следить, чтобы они оставались чистыми, потому что это путь, по которому яд покидает тело, поэтому раны и не заживают. Я еще ни разу не теряла пациентов. Поверь мне.
— Хвала Аллаху! — добавила маленькая Фарида.
Через два дня София стала различать смену дня и ночи, что в конечном счете убедило ее в могуществе Айвы. Жертвы подлинной оспы, даже если они и выживали, находились в бреду не менее недели. Но все же она чувствовала себя, как сожженный корпус корабля, такой же пустой, как мраморный коридор без ковров, но с плиткой и зеркалами, которые отражают лишь его пустоту, безразличие и усталость.
— Есть что-то еще, что мучит ее, — сказала Айва сурово, обращаясь к поломойке, — не только мое лекарство. Видишь? Царапины такие чистые, какие можно только желать. Только порез и виден, так что скоро они заживут. София уже взрослая, а не восьмилетняя девочка, оставшиеся метины не увеличатся во время роста, они останутся такого же размера, как и сейчас, не больше большого пальца. Нет, это что-то еще.
Через две недели, проведенных в гареме, Айва заявила Софии, что та совершенно здорова и готова к путешествию, и поклялась больше к ней не приходить.
— У нее депрессия. Самое обычное состояние здесь, в гареме, и я не выпишу лекарства от такого недуга. Самая лучшая терапия — это путешествие. Новая девушка уже выздоровела, и я прописываю ей путешествие, — сказала она Фариде.
Однако быть здоровой для переезда — не значит желать путешествовать.
Маленькая поломойка плакала, как будто теряет единственного в жизни друга.
Апатичность Софии закончилась на следующее утро, когда евнухи, с которыми она и не собиралась разговаривать, снова закутали ее в вуали и покрывала. Ей было все равно, куда ее ведут, и она не оказывала никакого сопротивления. Оказалось, что ее ведут через сады по какому-то новому маршруту. Скоро они достигли воды. Как неживую куклу, ее усадили в лодку и переправили через Босфор в бухту Скутари на азиатской стороне.
Там ее снова посадили на носилки, но в этот раз путешествие не закончилось, пока не наступила ночь. И утром оно началось снова. И продолжалось весь следующий день и следующий тоже. Вскоре София поняла, что гарем в прекрасном Стамбуле уже не будет ее домом.
Иногда ее носилки останавливались на час или два на период полуденной жары. София оказывалась посередине какого-либо грязного поля с грязными крестьянами, которые ухаживали за своими грязными посевами, и от этих картин она приходила в отчаяние. В конце концов, она могла бы выйти замуж за корфиота, оставив свои властолюбивые мечты. Сейчас же ее окружала полная неизвестность. Здесь не было никого, кто мог бы ответить ей, куда она едет и зачем. Даже если бы носильщики и смогли понять ее вопросы, то не осмелились бы ответить на них под пристальным взглядом огромного белокожего евнуха. Путешествие продолжалось целую неделю.
* * *
К счастью, на третий день люди, сопровождавшие одиночные носилки Софии, догнали большой караван и присоединились к нему Когда София впервые услышала шум от новых сопровождающих, она приняла их еще за одну толпу крестьян, идущих на рынок Она представила их с паршивыми ослами, нагруженных женами, детьми, курами и капустой, и закрыла занавеси на носилках еще плотнее, чтобы не видеть ужасов сельской жизни и избежать шума и грязи.
Когда они остановились в полдень и шум не прекратился, она даже отказалась выходить, хотя размять ноги и облегчиться ей очень хотелось.
Неожиданно занавеси раскрыли с внешней стороны, и сильно завуалированное лицо возникло в проеме. Протянувшаяся рука закрыла ей рот, что усилило тревогу Софии, в то время как вторая рука немного отодвинула вуаль с лица подошедшей.
София сразу же узнала сверкнувшие глаза и вскрикнула от восхищения. Всю ее апатию как рукой сняло. В конце концов, она и эта прекрасная женщина путешествовали вместе!
— Мы остановились, чтобы навестить друзей по дороге. И чтобы дать тебе время оправиться от оспы.
Нужно отметить, что за эти две недели словарный запас Софии значительно расширился. Она понимала многое из приветствия Нур Бану, но сейчас это не имело для нее особого значения.
Для Софии также не имело значения, куда ее везут, пускай даже на край земли, до тех пор пока эта женщина находилась рядом. Для новенькой рабыни был радостью тот факт, что для нее здесь нашлось место.
Кутахия — так назывался пункт их назначения — был маленький город: если с каждого человека взяли бы налог в половину граша, то этих денег не хватило бы даже для покупки Софии Баффо. Почти такую же большую территорию, как и территория, занимаемая черепичными крышами городских домов, занимала цитадель на холме. Это было старинное здание с византийским фундаментом и подвальными этажами, чуть измененными ремонтными работами. Здесь жил правитель города со своей семьей.
София была помещена в гарем этой крепости.
София скоро узнала, что «Нур Бану» по-турецки означает «женщина славы и величия», и она продолжала думать, что никакая другая женщина недостойна этого имени так, как Нур Бану. Иногда та удостаивала Софию вниманием.
