— Очень хорошо. — Дюпаркмье на минуту задумался. — Тогда Жак Шовире, он подмастерье, но талантливый. Ему двадцать один год.
Коррадино кивнул.
— Отлично. Понадобится время и упорство. Таким вещам за короткое время не научишься.
Дюпаркмье откинулся на спинку сиденья.
— Все будет хорошо, — сказал он непринужденно. — Вам дадут все, что нужно: время, материал, людей. Дворец получится великолепным. Сами увидите.
* * *
Дворец уже был хорош. Облачившись в новую рабочую одежду, в сладко пахнущий кожаный передник и нарукавники, Коррадино сидел, привалившись спиной к недостроенному дворцу, и смотрел на сад. Только что возведенную стену согрело солнце, сейчас клонившееся к горизонту. Коррадино наблюдал за садовниками. Они трудились над великолепным зеленым лугом, уходившим в неведомую даль. Другие рабочие отводили естественные водные источники в большие декоративные озера, которые у него на глазах наполнялись водой и превращались в огромные зеркала. Несмотря на отдаленный стук молотков каменщиков и краснодеревщиков, Коррадино впервые чувствовал умиротворение. Чья-то тень упала на него. Он поднял взгляд и увидел долговязого юношу с черными глазами и взлохмаченной шевелюрой. Тот протянул руку.
— Я Жак Шовире.
Взявшись за руку, Коррадино поднялся с земли. Молодой человек ожидал рукопожатия и улыбнулся неожиданному поступку стеклодува. Коррадино оказался одного с ним роста. У юноши были хорошие глаза, темные и честные. Коррадино не тянуло искать в них скрытый умысел, как это бывало с Дюпаркмье. Он подумал, что Жак — это имя Джакомо, оставленного им друга, только на французский манер.
— Пошли работать, Жак, — сказал Коррадино.
Он дружелюбно обнял мальчика за плечи, повернулся спиной к дворцу, и они зашагали к стекловарне.
Мальчик годится.
Войдя в версальскую стекловарню, я наконец-то почувствовал себя дома.
Жак открыл дверь в секретное помещение, ключ к которому был только у него и его нового учителя, и Коррадино увидел, что все, о чем он просил, уже доставлено. Там были цистерны с водой и баки для серебрения. В печи горели угли, а на них тлела стекломасса. Лежали наготове понтелло, стеклодувные трубки, листы для раскатки стекла, щипцы. Стояли сканьо, скамьи стеклодува, банки с красками — ярко-синей и золотисто-красной, тут же лежал лист золота. Были там бутылки и фляжки с нитратами, сульфатами и ртутью. Он почувствовал себя дома и мог тотчас приступать к работе.
Его утратившим отпечатки пальцам не терпелось прикоснуться ко всему этому: после долгого месяца в дороге хотелось взяться за работу. Присутствие Жака было непривычно, ведь Коррадино всегда работал один. Но сегодня ему предстояло наконец-то поделиться секретами, и в груди у него заныло: не из-за опасения, что мальчик превзойдет его мастерством, а оттого, что вот уже десять лет он изготавливал зеркала своим особенным способом. Коррадино чувствовал, что отдает драгоценное знание, часть себя, искусство, которое так долго выделяло его среди прочих.
Это умение спасло мне жизнь, благодаря ему Десятка не трогала меня. Если я поделюсь им, что защитит меня от короля?
Людовик решит, что, заполучив секрет, может избавиться от Коррадино. Но есть ли у него выбор? Сейчас он в Чистилище, в ожидании Леоноры, а выдача секрета — часть сделки, которая позволит привезти ее на эти берега. Он находился в Лимбо.[79] На память сами собой приходили стихи Данте. Коррадино вспомнил, что в «Чистилище» его тезку убил французский король. После неудавшегося заговора Карл Анжуйский казнил Коррадино, несчастного принца Сицилии. Отец того Коррадино, король Манфред, тоже был убит.
Коррадино повернулся и встретился взглядом с теплыми карими глазами Жака. В них Коррадино увидел собственную любовь к стеклодувному ремеслу и оттаял, отбросил мрачные мысли. Сына у него не было, возможно, и не будет, а значит, передать свое мастерство некому. Сейчас ему выпал шанс поделиться знаниями.
У меня, конечно же, есть Леонора, но женщины-стеклодува не может быть.
Он уповал лишь на то, что дочь будет счастлива. Она удачно выйдет замуж, и у нее, в отличие от него, нормально сложится семейная жизнь.
— Итак, — сказал он Жаку с твердостью, скрывавшей сомнения, — начнем.
Он взял самую большую стеклодувную трубку и, опустив в печь, набрал стекломассу. Жар обжег лицо, и он снова вспомнил Данте, на этот раз свои любимые строки: «То так железо, плавясь в мощном зное, искрит, как кольца брызнули, кружа».[80] Коррадино забрал на трубку столько стекломассы, что пришлось долго ее поворачивать, пока он не выдул пузырь.
Жак удивился.
— Мэтр, я думал, мы будем делать зеркало, — осторожно уточнил он у мастера.
Коррадино, не прекращая работы, скосил на него веселые глаза.
Когда пузырь был готов, Коррадино перенес его на понтелло и опустил в бак. Пузырь покачивался на воде, словно буй. Когда он остыл, Коррадино взял острый нож и, не вынимая из воды, быстро разрезал пузырь по всей длине, так что он развернулся в чистый прозрачный лист.
Жак изумленно выдохнул.
— Так вот как это делается!..
Коррадино присел и, прищурившись, посмотрел снизу, сквозь воду, на стеклянное полотно.
— Да, я случайно додумался. Это единственный способ изготовить большой лист стекла одинаковой толщины.
— В воде?
— Поверхность воды совершенно плоская, куда ее ни налей. Она зеркало, созданное природой. Даже если наклонить сосуд, вода всегда займет правильное положение. Надеюсь, что французская вода из вашей отравленной реки окажется таким же безупречным зеркалом, как и чистая вода венецианской лагуны. Ну а теперь нам нужно одеть новорожденного. — Он осторожно поднял охлажденное стекло и перенес в соседний бак, заполненный расплавленным серебром, таким блестящим, что оно само напоминало зеркало. — Здесь ртуть и сульфат серебра, — сказал Коррадино, — но только на поверхности. Под ним тоже вода.
— Почему, мэтр?
— Потому что состав очень дорог. Даже твоему королю накладно будет наполнять им весь бак, но на поверхности достаточно сплава, чтобы стекло покрылось тонкой пленкой. Нужно постараться залить этим составом всю поверхность контейнера, чтобы не осталось пустых мест, иначе на зеркале появятся проплешины. И будь осторожен с ртутью. Это вредный металл, он легко проникает в кожу. Ртуть унесла в могилу многих стеклодувов. Я сам был в двух шагах от смерти.
Он улыбнулся, вспомнив, как изобразил отравление ртутью — намазал углем язык и выпустил изо рта струйку черной слюны. Правда, он тут же перестал улыбаться, подумав, как страшно огорчил этим зрелищем Джакомо.
