Он опустился на колени рядом с ней.
Шарлотта перестала сопротивляться. Она только слабо извивалась, как движущееся под водой растение, когда его горящие губы скользили по ее телу, извлекая из него тайны, о существовании которых она не знала. Его поцелуи заставили ее более полно познать самое себя.
Ее крики оборвались, и она начала произносить его имя страстным шепотом. Обхватив рукой ее тонкую талию, Тома положил Шарлотту поперек кровати. Затем плотно прижал ее и наконец овладел ею.
Их губы встретились, когда он взял ее, сначала мягко, а затем со всей своей силой, подчиняя ее, увлекая ее за собой в бурный восторг страсти.
Она забыла все, прошлое и будущее, детство и друзей, не ощущала ничего, кроме Тома и его тела, слившегося в единое целое с ее телом, отдавая ему себя целиком с болезненной покорностью.
— Тома, Тома…
Они вместе перекатились по кровати, и она все шептала его имя, побежденная им навеки. Они сливались друг с другом, превращаясь в единое целое, распахнув свои души навстречу друг другу.
Им показалось, что они вместе умерли, перестали существовать на земле, что нет ни грязной комнаты, ни убогой кровати. Полные восторга, они уносились в звездное небо, оставляя где-то далеко-далеко тот груз отчаяния, который так долго означал для них саму жизнь.
Тома очнулся первым. Он увидел, что Шарлотта спит, и некоторое время лежал, любуясь ею, ее милой непринужденной позой, придающей прекрасному телу еще большую прелесть.
Но время шло, и он встряхнулся. Нельзя допустить, чтобы эта первая ночь была растрачена на сон, похожий на краткую смерть. Он разбудил ее.
Разбудил ее нежно, шепча, что ночь слишком коротка, итак она началась для них слишком поздно. Его рука снова обнимала ее; они говорили шепотом, как воры, со слабыми вспышками смеха. Дрожа в счастливой лихорадке, слишком усталые и счастливые, они не могли оторваться друг от друга.
Тома был ненасытен, его желание было сильнее, чем когда-либо. Он стал, как безумный, покрывать ее тело поцелуями, словно стремясь утопить ее в наслаждении, заколдовать ее своей исступленной чувственной любовью. Хотя он устал, он чувствовал, как по его телу пробегает трепет гордости, придающей ему новые силы, чтобы преодолевать все доводы рассудка и увлекать ее за собой в это исступление.
Он укладывал ее, отметая прочь все ее запреты, не обращая внимания на протесты, на гладкую спину, и, смеясь, крепко держал, пока пировали его глаза и губы.
Он был ее хозяином и ее рабом, возносил на небеса, как в своих благословенных эротических снах, и возвращал на землю, достигая следующих рубежей блаженства; ему так хотелось, чтобы никогда потом она уже не смогла бы ни жить, ни дышать, ни ходить, не помня о нем.
Он любил ее и должен был заставить полюбить в ответ.
Но даже теперь у нее прорывались последние мучительные приступы целомудрия. Наконец Тома печально спросил, действительно ли она любит его.
Она заплакала. Она умоляла дать ей время, ласкала и целовала его, но он не хотел слушать. Он противостоял ей, требовал ее любви, пока она не попыталась спастись среди смятых простыней. Но он держал ее пленницей между своими сильными бедрами, и наконец она уступила его настойчивости, милой и горькой силе его желания. Она упала назад, сломанная, измученная ужасом и обожанием.
Наконец они заснули на огромной смятой постели, лежа бок о бок, как первые ростки жизни на земле, сплетенные и неподвижные, как две водоросли на дне моря.
Наступал рассвет, серый дождливый рассвет. Он наползал на пропитанное влагой небо Парижа, но Тома и Шарлотта не видели его. Они продолжали спать.
Началось утро, а дождь все еще шел. Тома проснулся первым. Он смотрел, как спала Шарлотта, и ему хотелось, чтобы день никогда не начинался: его страшили мысли о будущем.
Шарлотта продолжала безмятежно спать, в то время как он с ужасом пытался представить себе, что их ожидает. Когда она проснулась, он лежал совсем рядом, чтобы ей было спокойнее, и они почти бессознательно потянулись друг к другу, будто оставаясь в спокойном сне. Потом они тихо лежали голова к голове и некоторое время испытывали необычайно радостное для человека состояние, когда он сознает, что совершенно счастлив.
Но это ощущение прошло, и на смену ему пришел страх. Они лежали, безнадежно уставясь вверх, на мрачный потолок.
— Надо идти, — наконец сказал Тома.
Шарлотта только глубоко вздохнула. Оба знали, что волшебство скоро исчезнет.
— Давай, — сказал он.
Ему пришлось буквально вытащить ее из постели и затем оставить ее одну, чтобы она могла совершить поспешный туалет. Она торопливо оделась и пошла искать его, ее платье сидело косо, а волосы были подобраны кое-как. Тома взял ее за руку, и они молча спустились вниз. Оба выглядели бледными и истощенными.
Они отыскали маленький бар, вошли внутрь, заказали кофе и рогалики и молча съели их, продрогшие от промозглой сырости необычно холодного майского утра. Солнце исчезло, и все вокруг стало странно грустным.
Немного восстановив силы, они почувствовали, как к ним вернулось прежнее беспокойство. Шарлотта смотрела на Тома и думала, что же он скажет. Он показался ей каким-то отчужденным, и она еще больше погрустнела, стала такой же печальной и мрачной, как это утро.
Дальняя стена кафе была украшена большим зеркалом в золоченой раме, покрытым отвратительными пятнами и оспинами от влаги. Неожиданно подняв головы, Тома и Шарлотта увидели себя в его отражении: нелепые, жалкие карлики.
Они одновременно повернулись, их глаза встретились. Во взглядах обоих было страдание, рожденное боязнью потерять друг друга, боязнью жизни.
Шарлотта выглядела бледной и изможденной, ее платье имело такой несвежий и измятый вид, как если бы она совершила долгое путешествие в поезде. У Тома были усталые глаза, и отросшая за ночь щетина старила его, но он после событий этой ночи, выглядел лучше, чем она, и, чувствуя это, Шарлотта торопилась уйти.
Она пристально смотрела в окно на проходящий омнибус, набитый людьми. Лошади пошатывались на скользких камнях. В кафе входили люди с незнакомыми лицами, привнося вместе с собой мелкие заботы повседневной жизни. Волна грусти охватила Шарлотту, и она закрыла глаза руками.
Тома сидел лицом к ней на противоположной стороне столика, но теперь он неожиданно поднялся и перешел к ней, чтобы сесть рядом, на истертую плюшевую скамью. Его рука защищающе легла на ее плечи, притягивая ее к нему, и она почувствовала влажный запах его плаща и запах самого Тома, который теперь был не только его, но и ее тоже. Он одновременно и раздражал и успокаивал ее — настолько она была им пресыщена.
