Тома сидел лицом к ней на противоположной стороне столика, но теперь он неожиданно поднялся и перешел к ней, чтобы сесть рядом, на истертую плюшевую скамью. Его рука защищающе легла на ее плечи, притягивая ее к нему, и она почувствовала влажный запах его плаща и запах самого Тома, который теперь был не только его, но и ее тоже. Он одновременно и раздражал и успокаивал ее — настолько она была им пресыщена.
Он заставил ее посмотреть на себя, понимая ее грусть и ее страхи.
— Я приду еще, ты ведь хочешь меня, не так ли? Вечером. Жди меня. Не грусти. Я люблю тебя. Не хочу, чтобы ты боялась.
— А Мари? — спросила она.
Тома все время думал о ней, как только они покинули отель. Он печально погладил ее по волосам.
— Пойду навестить ее.
— Сейчас?
— Чем раньше, тем лучше. Она должна знать.
— Да, конечно, — тихо сказала она.
Он подумал о предстоящей неприятной обязанности и крепко сжал руку Шарлотты, чтобы передать силу этой любви, которой Мари должна была быть принесена в жертву.
— Жди меня дома сегодня во второй половине дня. Я приду. Ты ведь знаешь, что я приду?
Из-за Мари он был сдержанным в выражении своей огромной надежды, и множество слов осталось невысказанными.
— Будешь ждать? — только и сказал он, еще настойчивее сжав ее руку.
Шарлотта надула губы и смотрела отсутствующим взглядом. Ей была неприятна мысль, что он должен просить позволения любить ее у другой женщины. Эта мысль ранила ее гордость и вызывала ревность, в чем Шарлотта ни за что не призналась бы себе, и у нее испортилось настроение.
— Я буду ждать, — сказала она. — Но… что, если ты не придешь?
— Ничто не может остановить меня! — сказал он, пытаясь удержать ее взгляд, который она отводила в сторону.
В своем унылом настроении она почти испытывала наслаждение от мысли, что он мог бы ее бросить, не вернуться…
Напористым тоном она спросила:
— А если, предположим, ты не вернешься?
Теперь, при свете утра, она чувствовала себя смущенной, неуверенной и странно нервной.
— Давай заключим соглашение, — сказала она, пытаясь изобразить веселость. — Если ты не придешь, скажем, к восьми часам, я буду знать, что ты не придешь никогда… и я буду считать себя свободной!
Тома взял ее за волосы и повернул лицом к себе, не думая о том, что это могут видеть и другие посетители кафе.
— Ты хочешь быть свободной? — серьезно спросил он.
Неожиданное движение и сильная рука, держащая ее, заставили ее страсть вспыхнуть снова. Она опустила глаза, и Тома увидел, что ее губы мелко задрожали.
— Ты хочешь быть свободной? — сказал он снова грубым шепотом, и, побежденная, она мягко ответила:
— Нет. О, нет!
Он отпустил ее, но продолжал оставаться очень близко к ней, проникая своим взглядом в глубину ее глаз.
— Ты будешь ждать меня? Ты доверяешь мне? Нам? Ты знаешь, что это означает, и не боишься?
Она покачала головой. Ее горло сжалось, и она ощутила острое чувство удовольствия.
— Улыбнись мне, — скомандовал он.
Шарлотта заставила себя расслабить мускулы лица, которые уже застыли в маску. В конце концов она выдавила из себя слабую, дрожащую улыбку.
— Я люблю тебя, — нежно сказал Тома. — Я хотел сказать тебе это еще раз сегодня утром.
Он был вынужден отпустить ее. Он уходил. Посмотрев на себя в зеркало, Шарлотта ужаснулась своему виду. Она выглядела, как поденщица.
Она сделала гримасу.
— Как ты можешь любить меня? — сказала она. — Ты думаешь, что любишь меня, но это не так, это не правда. Во-первых, я уродлива.
— Не будь ребенком, — попросил Тома, чувствуя, что весь он напрягся в ожидании болезненного момента расставания.
— Уходи быстрее, — резко сказала она, все еще глядя в зеркало. — Я всегда терпеть не могла, когда люди уходят.
Он поднялся и стал пересекать зал. Наблюдая за ним в зеркало, она чувствовала странное смущение при виде того, как ее возлюбленный проходит среди других посетителей. Она быстро отметила отсутствие руки, но сразу же отвела взгляд, будто вдруг испугавшись увидеть нечто такое, что могло бы испортить ее воспоминания. Она знала, что это трусость, и поспешно отшвырнула от себя эту мысль.
Чтобы избежать разговоров, на должна была вернуться на улицу Месье-ле-Принс одна. Она шла вдоль улицы, чувствуя себя странно потерянной, неспособной осознать, что эта ночь действительно была. Даже мысль о том, что Тома должен был вскоре прийти к ней, оставила ее почти безразличной.
Она вошла в дом и увидела Анник, которая суетилась по дому, повязав фартук на свою тщедушную фигуру.
Шарлотта уклончиво отвечала на все вопросы и слонялась из комнаты в комнату, как беспокойный путешественник на железнодорожном вокзале. Наконец она укрылась в своем кабинете и заснула на софе. Когда она проснулась, был почти полдень.
Она была голодна. Она снова вернулась к жизни, вырвавшись из того летаргического состояния, в которое ее ввергла любовь. Она была изумлена, обнаружив, что испытывает сильный голод и смертельно устала. В ее сознании вновь возникали и обрастали подробностями воспоминания. Овладевшие ею образы вызывали внезапный румянец на щеках и заставляли погрузиться в неопределенные мечтания.
День подходил к концу, и ей пришло в голову надеть новое платье для Тома. Она одевалась как на праздник; сидя перед зеркалом, Шарлотта любовалась собой и пыталась снова возродить свой прежний облик — облик прекрасной, всеми обожаемой женщины.
Когда она закончила, ей больше нечем было заняться. Имя Тома звучало у нее в голове, словно колокол, и, когда она села ждать его, она чувствовала себя так, будто у нее выросли крылья.
После того как он оставил Шарлотту, Тома решил первым делом поехать в офис, где у него могли возникнуть некоторые трудности в связи с его внезапным исчезновением, которое надо было как-то объяснить остальным, особенно Шапталю. Он купил в киоске номер своей газеты и просмотрел последние результаты выборов, заметив, что оппозиция добилась значительных успехов в столице, хотя по избирательному округу Рошфора результатов еще не было. Провинции, кроме крупных индустриальных городов, все же проголосовали в основном за имперский режим.
Этот частичный успех, и особенно почти что провал именно его кандидата, Рошфора, опровергли прежнее убеждение Тома в том, что произошел перевес республиканских взглядов. Он был не в том настроении, чтобы представить себе даже возможность компромисса.
Он вошел в кафе, где он и его друзья устроили себе штаб-квартиру, с мрачным выражением лица. Шапталь, Дагерран и Поль Бушер приветствовали его возгласами:
