По правде говоря, не так уж ей и хотелось уезжать из Бата. Подруги, воспитанницы, заработок, преподавание и статьи — все это стало занимать важное место в ее жизни. И все же ничего она не желала так сильно, как оказаться снова в лоне семьи.
Нельзя только допустить, чтобы герцог Эксетер узнал ее подлинное имя. Если б она только могла повернуть время вспять и не ложиться с ним на том приеме, она бы так и сделала. Тогда она поступила опрометчиво, страдая от одиночества, а теперь это, вероятно, будет стоить ей той жизни, которую она могла бы прожить в любви и согласии с этим же мужчиной.
Тогда она показала, какой распутной, грешной и слабой женщиной является на самом деле.
И теперь, в наказание за грехи, она потеряет и Себастьяна, и место учительницы, да еще и свою семью.
— Миледи, я не знаю ни того, что заставляет вас бежать от герцога Эксетера, ни того, каким образом вы, стремясь скрыться, попали прямо к нему в руки — в этой школе. Не пожелаете ли просветить меня?
— Я не стану говорить вам, почему уехала из Лондона, — сердито ответила Сьюзен, — скажу только, что у меня не было другого выхода. Я предпочла покинуть близких мне людей, чтобы не ставить их под удар. — Сьюзен до боли прикусила губу, заставляя себя продолжать спокойно. — А когда познакомилась здесь с лордом Уэнтуортом — так он назвался — я не знала, кто он на самом деле.
— И тем не менее вы готовы были отдать за него свою жизнь. Поскакали сломя голову в морозную ночь, чтобы только спасти его. — Он снова пристально вгляделся в нее.
— В самом деле? — Сьюзен поджала губы. Если она скажет еще хоть слово, мистер Летранж, как она опасалась, добьется от нее слез.
— Oui, миледи. — Он подался вперед всем телом. — Вы рисковали своей жизнью, чтобы спасти его — потому что вы его любите.
— Да, это правда, — гордо вскинула голову Сьюзен. — Но это ничего не меняет. — «Мы все равно никогда не будем вместе».
Мистер Эркюль Летранж заерзал на сиденье, перевернулся на живот и сполз со стула. Поднявшись на ноги, он низко поклонился Сьюзен, потом прошел к двери, по-прежнему опираясь на трость. Но прежде чем уйти, повернулся к ней лицом.
— Уважаемая леди, вот в этом вы ошибаетесь.
— Не понимаю. — Сьюзен тоже поднялась и вопросительно смотрела на репортера.
— Возможно… пока не понимаете. Со временем поймете. То, что вы сделали — подвергли опасности свою жизнь из-за любви к нему, — все меняет. Для вас обоих. — Он надел шляпу и открыл дверь. — Ах да, а вы знаете, что ваш учебник будет напечатан совсем скоро? Похоже, контора издателя просто завалена заказами — ведь ваши уроки стала теперь печатать и лондонская «Таймс».
Мысли в голове Сьюзен пришли в полное смятение. Как это возможно?
— Но до сих пор никто не дал официального согласия печатать мой учебник.
— Тем не менее, — пожал плечами газетчик, — учебник сдан в набор, и еще до Рождества его можно будет купить в книжных лавках. Всего доброго… мисс Боннет. — И с тем исчез за дверью.
— Мисс Боннет? Что вы хотите этим сказать? — Отчего он назвал ее так, если уже знает подлинное имя? Что-то хотел же он этим сказать. Но что именно — оставалось лишь гадать.
Сьюзен бросилась к двери, задержавшись на одно мгновение — подтянуть чулок, на котором не было подвязки, — но когда выскочила в коридор, странного человечка уже не было.
Тот, кто рассылает вокруг воздушные поцелуи, явно мается от безделья.
Боб Хоуп[44]К полудню все без исключения ученицы обратили внимание на то, что мисс Грассли необычно оживлена. Еще через час стала ясна (всем, кроме так и не показывавшейся миссис Хадлстон) причина охватившей учительницу радости: несомненно, она влюбилась. Радость так и пронизывала все ее существо с головы до пят, она не шла по коридорам, а порхала — влюбленная.
Любовь.
Да, Сьюзен это было знакомо. Она еще не забыла.
Во всяком случае, ей казалось, что она хорошо помнит тепло этого всеобъемлющего чувства. Да, ей казалось, она хорошо знает, что такое любовь, — уже тогда, когда Саймон после недолгого ухаживания попросил ее руки, и отец, слава богу, дал согласие. Восторг. Вспышка страсти, когда он повел свою нареченную невесту на ложе, чтобы открыть ей таинство любви.
В то время она в этом не сомневалась. Теперь она была уже не столь уверена в том, что ее чувство было именно любовью. И ее воспоминания были отравлены каплей сомнения.
Сейчас все было совсем по-другому… с Себастьяном. Дело не только в физической близости. Все было куда сложнее. Когда они были вместе, она вся словно растворялась в Себастьяне — и разумом, и сердцем, и телом. Невозможно было отделить чувства от акта телесного слияния.
Поразмыслив об этом, Сьюзен нахмурилась. Она никогда не испытывала такого полного единения с Саймоном, как теперь — с Себастьяном.
Когда она была с Себастьяном, их сердца бились в такт, сливаясь воедино, как и тела. Горячая страсть, которую она испытывала к нему как к мужчине, любовнику, дополняла физическое удовольствие от прикосновений к нему, ощущения его силы, желания ощутить себя и его единой плотью.
С Саймоном все было совсем иначе. Тогда она полагала, что они любят друг друга, но это убеждение проистекало лишь из ее неопытности — ей не с чем было сравнить свои чувства. До недавнего времени.
Она никогда не сомневалась в том, что Саймон ее любит. Ни на минуту. Даже когда он возвратился после Ватерлоо, до предела измученный тяжкими ранами, она не желала поверить его признаниям — тому, что он ее не любил. И что просил ее руки только лишь из-за богатств семьи и из-за титула. И что любит другую женщину — если только ему суждено поправиться, он бросит Сьюзен ради той, ибо жизнь коротка… а любовь встречается очень редко. А Сьюзен он ни за что не сумеет полюбить по-настоящему, как бы ни старался.
Она была не в состоянии ему поверить. Не в состоянии даже в глубине души признать его искренность. Ее сердце такого не допускало.
Когда умерла мама, оставив детей одних, Сьюзен испытала такое горе, которого, ей казалось, и пережить нельзя. И тогда, когда отец забросил ее вместе с братьями и сестрами, больше думая о виски, чем об их благополучии, она наговорила ему кучу ужасных слов.
Сердце ее разрывалось от боли, но Стерлинг, старший брат, напомнил им всем: это горе, вызванное потерей супруги, побуждает отца обходиться с ними столь сурово. В глубине же души он совсем не такой и продолжает любить их.
