— Знаете, — начала Пенелопа, — наш план может сработать лишь в том случае, если мы убедим окружающих, что мы счастливая пара.
— В самом деле. Но после вашего сегодняшнего кокетства с моим кузеном мне ничего другого не остается, как вызвать его на дуэль.
— Что? Мое сегодняшнее кокетство? Я всего лишь станцевала с ним контрданс.
— Вы флиртовали с ним так, как будто он был единственный мужчина в доме. И о чем, интересно, вы говорили, что так улыбались, будто меда объелись?
— Мы говорили о… впрочем, вас это не касается. Лучше вы скажите мне, что затеяли, обтираясь по углам с леди Берлингтон.
— Я нигде ни с кем не обтирался.
— Я видела, как вы с ней обжимались и любезничали, одаривая комплиментами и нечестивыми взглядами.
— Не будьте смешной. Я всего лишь перекинулся с дамой несколькими словами.
Нечестивые взгляды — возможно, но он собирался отрицать все.
— Я видела все собственными глазами.
— Ваши глаза были заняты, вы с обожанием разглядывали каждого второго мужчину в зале, включая моего хилого кузена.
— На самом деле никакой он не хилый, мистер Честертон.
— Вы и это успели определить, да?
— Во всяком случае, я не пялилась на предметы его туалета, как вы пялились на украшения леди Берлингтон.
— Она тщеславная, заносчивая матрона, показывает свои украшения буквально каждому, чтобы услышать похвалу. Вы искренне полагаете, что сторонний наблюдатель может поверить, что я предпочитаю вам таких, как она?
— Но вы выглядели очень довольным.
— Уверяю вас, — сказал Гаррис, раздосадованный ее обвинениями, и огляделся вокруг, чтобы убедиться, что их не услышат, — что никому сегодня не придет в голову, что я без ума от кого-то еще, кроме моей красивой невесты.
Он, конечно, не имел намерений вложить в свои слова столько страсти, как не намеревался объявлять ей, что она красивая. Пенелопа, безусловно, красивая, но не относилась к тому числу женщин, кому нужно было об этом слышать. Она и так в этом не сомневалась, и добром это для него не кончится, если она будет знать, что и он тоже это сознает. А он сознавал. Разрази его гром.
— Вы считаете меня красивой? — спросила она.
— Я думаю, что это общепринятое мнение, и вы это хорошо знаете. И радостно позволили Феррелу твердить об этом, не переставая.
— И что с того?
— Мой дядя может услышать об этом и усомниться в моей способности сохранить эту помолвку. — Прозвучало правдоподобно. — И ваш брат? Что, если он услышит, что вы бегаете за другими мужчинами? Не решит ли он тогда, что ваша преданность такому ужасному человеку, как я, не такая уж искренняя? Как в таком случае вы убедите его выполнить вашу просьбу в обмен на расставание со мной? Он поймет, что на самом деле я никогда не был вам дорог.
Гаррис заметил, что последнее заявление оказало должное действие. Им обоим было важно, чтобы их помолвка считалась окончательной. Если одна из сторон усомнится в глубоком чувстве между ними, они ничего не получат.
— Да, вы правы. Я просто не думала, что своим участием в одном невинном контрдансе объяснилась в любви вашему хилому кузену.
— Мне показалось, вы сказали, что он не хилый.
— Я выразилась фигурально.
— Но это правда или нет?
— В зависимости от того, с кем его сравнивать.
— Со мной.
— Что ж… не в этом суть.
— Да? Продолжайте, мисс Растмур, приведите ваши доводы. Как выглядит мой замечательный молодой кузен по сравнению со мной? Он лучше танцует?
— Нет, но…
— Тогда, наверное, с ним интереснее беседовать.
— На самом деле нет, но…
— Тогда, значит, его внешность. Вы предпочитаете его песочный цвет волос моим… или как на его узеньких плечах болтается сюртук?
— Боже, нет! То есть…
— Возможно, вам больше нравятся его поцелуи?
— Нет! Разумеется, нет.
— Значит, вы отдаете предпочтение моим?
— Конечно. Постойте. Я не это имела в виду.
— Вы предпочитаете его поцелуи?
— Вы очень хорошо знаете, что я не целовалась с вашим кузеном, сэр! — сказала Пенелопа, топнув ногой. Ее глаза сердито сверкали.
Гаррис позволил себе придвинуться к ней, воспользовавшись тем преимуществом, что не был хилым, и теперь возвышался над ее тонкой фигуркой, как башня. Ей пришлось вскинуть подбородок, чтобы продолжать смотреть на него. Запугать ее было не просто, и она не сводила с него сердитого взгляда. Ему в ней это нравилось. Еще он чувствовал ее запах, и запах этот ему тоже нравился. К несчастью, все это вместе заставило Гарри осознать, что ему нравилось в ней и многое другое.
— Я этого не знаю, мисс Растмур, — возразил он, заклиная себя, чтобы не дать воли рукам, которым отчаянно хотелось смахнуть с ее прелестного лица кудряшки цвета соломы. — Со стороны казалось, что вам было так хорошо в его компании.
— Но это едва ли свидетельствует о том, что я с ним целовалась, — сказала она. — Хотя, возможно, должна была. Если будете настаивать, я проведу детальное сравнение.
— Черта с два!
Он проиграл сражение со своими руками и схватил девушку за плечи. Ее глаза от удивления округлились, но она не оттолкнула его, и тогда он прижал ее к себе. Если кто-либо их и заметит, пусть катится к черту. И тогда он поцеловал ее так, чтобы у нее и мысли не возникло сравнивать его с кем бы то ни было.
Он снова ее целовал. Но ей нравилось, когда он это делал.
Конечно, с его стороны было в высшей степени неприлично целовать ее здесь, в углу столовой леди Берлингтон. Ну и что с того, если их обнаружат целующимися? Он ее целовал! Ни о чем другом она не могла и думать.
Она позволила его губам целовать ее, обняла его и зарылась пальцами в его божественные темные густые волосы. Этого мужчину хилым никак не назовешь. Тело у него было мускулистым. От него исходил жар. Пенелопа наслаждалась его страстными поцелуями.
Он целовал ее в губы, подбородок, нежное место пониже мочки, шею. Пенелопа для его удобства привстала на цыпочки, чтобы он мог продолжать баловать ее своими ласками, если пожелает. И он, к счастью, этим воспользовался. И еще увлек ее в сторону, за ширму, поставленную в столовой, чтобы закрыть коридор для слуг.
Теперь они были в блаженном уединении, скрытые от посторонних глаз. Воздух в этом тусклом коридоре оказался неожиданно холодным по сравнению с ярко освещенной столовой. Но исходившее от их разгоряченных тел тепло с лихвой окупало этот недостаток. От прикосновений мужчины, от его прижимающегося к ней тела у Пенелопы кружилась голова, и она с легкостью позволила ему унести ее прочь из столовой. Потому что единственное, в чем теперь нуждалась Пенелопа больше, чем в безопасности, — это в уверенности в том, что его поцелуи не закончатся, а объятия станут крепче.
