Впрочем, была одна общая характеристика для всех тех людей, которые превратили Францию в скотобойню, в кладовую костей и трупов, – все они боялись и ненавидели друг друга, боялись и ненавидели намного сильнее и искреннее, чем так называемых предателей и аристократов, которых они посылали на гильотину. Говорят, гражданин Лебон, обмакнув однажды свою шпагу в текущую с гильотины кровь, воскликнул: «Как я люблю эту текущую кровь изменников!» И все-таки наибольшее удовольствие и он, и Колло, и Дантон, и Робеспьер получали от вида текущей крови коллег.
Как раз в настоящий момент Колло д'Эрбуа и Шовелен упоенно обсуждали проявленные общественным обвинителем милости, и Колло при этом совершенно не скрывал своей ненависти к Шовелену, последний же искусно маскировал ее под покровом презрительного равнодушия.
– А что касается проклятого англичанина, – после небольшой паузы с очередным грязным ругательством добавил Колло, – то, если только мне посчастливится схватить его, я тут же пристрелю его как бешеную собаку и разом избавлю Францию от чертова шпиона.
– Так вы считаете, гражданин Колло, – пожимая плечами, возразил Шовелен, – что неожиданная смерть одного человека сможет разом избавить Францию от всех английских шпионов?
– В любом случае, он главарь…
– И у него всего лишь девятнадцать подчиненных, готовых продолжать в том же духе свои интриги и заговоры. Быть может, они не настолько изобретательны, не столь удачливы и отчаянны, но все-таки все эти пылкие дураки готовы, не раздумывая, следовать по следам своего вождя. А тут еще и мученический венец благородного героя, энтузиазм, подхлестнутый его героической смертью… Нет! Нет, гражданин. Вы никогда не жили среди англичан, и вам не понять их, иначе вы никогда бы не говорили, что их благородного героя можно просто убить и этим все кончится.
Однако Колло д'Эрбуа только затрясся своим массивным телом, словно огромный и мрачный пес, да топнул нетерпеливо ногой, стараясь всем своим видом продемонстрировать презрение к диким речам, не приводящим ни к чему конкретному и осязаемому.
– Тем не менее вы все еще до сих пор не поймали своего Сапожка, – с фырканьем проворчал он.
– Нет, но завтра, после захода солнца, я это сделаю.
– Откуда такая уверенность?
– Я приказал прозвонить к вечерне на одной из закрытых церквей, и он согласился сойтись со мной на поединке в указанный час на южном валу Булони, – просто ответил Шовелен.
– Вы что же, считаете его идиотом? – осклабился Колло.
– Нет, только безумно отважным искателем приключений.
– Вы что, действительно думаете, что, зная о заложнице-жене и о целом городе, который в жадном стремлении к амнистии следит из-под каждого куста, этот человек будет настолько глуп, чтобы явиться в условленный час на валы и тем самым отдаться в ваши руки?
– Я абсолютно уверен, что если мы не будем повсюду разыскивать и ловить его до условленного часа, то завтра к вечерне он явится на валу, – патетически сказал Шовелен.
На лице Колло выразилось явное недоумение.
– Он что, сумасшедший? – спросил он, неуверенно ухмыльнувшись.
– По-моему, да.
– А схватив за уши зайца, как вы хотели бы его приготовить?
– Двенадцать дюжих отборных молодцов будут сидеть там наготове, чтобы схватить его, как только он появится.
– И тут же его пристрелить, надеюсь?
– Только в случае крайней необходимости. Конечно, англичанин силен и может задать нашим полуголодным ребятам хорошую трепку. Но мне он нужен живым…
– Зачем? Мертвый лев всегда лучше живого.
– Не беспокойтесь, мы и так убьем его, гражданин. Будьте уверены. У меня приготовлено великолепное оружие для этого сующего нос не в свои дела Сапожка Принцессы, которое в тысячу раз более эффективно, чем любой выстрел или даже сама гильотина.
– Что это за оружие, гражданин Шовелен? Шовелен склонился над столом и положил подбородок на руки.
Колло инстинктивно приблизился к нему, и они оба стали опасливо осматриваться по сторонам, боясь, что кто-нибудь их подслушает. Глаза Шовелена при этом сверкнули такой ненавистью и такой неутолимой жаждой мести, что ничуть не уступили кровожадности взглядов его собеседника. Неверный свет сальных свечей отбрасывал на его лицо причудливые тени, а линии рта придавал такую неумолимую жестокость, что обращенная к нему упитанная физиономия коллеги выразила невероятное изумление, смутно ощущая нечто, находящееся за рамками его понимания. И он шепотом повторил вопрос:
– Какое же оружие вы приготовили для этого чертова шпиона, гражданин Шовелен?
– Бесчестие и насмешки!
– Ба!
– В обмен на его жизнь и жизнь его жены.
– Но ведь женщина вам сказала, что он откажет…
– Увидим, гражданин.
– По-моему, вы сошли с ума, если серьезно думаете об этом. Вы хотите пощадить злейшего врага, вы плохо служите Республике!
Продолжительный и язвительный смех разорвал плотно сомкнутые губы Шовелена.
– Пощадить его! Пощадить Сапожка Принцессы! – вырвалось у него. – Нет, гражданин, этого вам бояться нечего. Поверьте, если мне удастся осуществить то, что я задумал, то это уничтожит его повернее любой вашей гильотины. Это превратит обожаемого ныне в Англии полубога в объект презрения и насмешек… Ага, вижу, вы начинаете понимать меня… Я хочу покрыть его таким позором, что само название маленького придорожного цветка станет равносильно проклятию. Только тогда мы сможем окончательно избавить Францию от вредителей; только тогда вся организация Сапожка Принцессы бесповоротно уйдет в прошлое, когда их равняемый с Богом вождь окончит свои дни в проклятой, презренной могиле.
Шовелен говорил тихо, едва ли не шепотом, но эхо его последних слов еще долго гуляло по углам большой и грязной комнаты. Затем на какое-то время наступила мертвая тишина; был слышен лишь шорох ветра за окном да шаги охранников наверху, стерегущих драгоценного заложника в шестом номере.
Два собеседника посмотрели в глаза друг другу. Колло д'Эрбуа, недоверчивый и презрительный, не мог все-таки до конца понять этих диких и совершенно примитивных, на его взгляд, планов; ему гораздо ближе и понятнее была простая скорая расправа – или гильотина, или какие-нибудь очередные «Наяды». Для него было непонятно, каким образом бесчестие или насмешки могут парализовать человека в его деятельности, поэтому он с удовольствием бы отстранил Шовелена от руководства, обезглавил бы женщину, сидящую наверху, и отправился бы ловить ее мужа.
Но приказ Комитета общественной безопасности был однозначен: ему надлежит быть помощником Шовелена, а не начальником, и подчиняться ему во всем. И он не рискнул бы взять на себя какую-либо инициативу в этом деле, поскольку в случае провала наказание будет воистину ужасным.
