Он заставлял их бегать по полю с мишенями, любил стрелять по движущимся, чтобы как в настоящем бою. И радовался, что те, верные слуги, безо всяких понуканий стараются бегать быстро, как можно быстрее, насколько хватало сил. Стрелы, конечно, были тренировочными, с тупыми наконечниками из рога, они не впивались в тело, а просто били, словно камни. Но только камни не рукой брошенные, а из пращи. Синяк оставляли изрядный, а могли и кость сломать, случалось и такое. Тогда мальчишка с мишенью на спине падал и уже не вставал, а Осману делалось особенно весело. Он хохотал и вскидывал над головой кинжал с янтарной рукоятью, и янтарь каждый раз вспыхивал, словно внутри зажигалось маленькое солнце.
Хадидже при этом не присутствовала, а Осман рассказывал о другом, да и не мог он о таком рассказать, никто ведь не видит себя со стороны. Ну так на то и Гиацинт, который видит все и говорить умеет куда красочнее любого шахзаде, – после его рассказов Хадидже словно собственными глазами видела хохочущего Османа с маленьким солнцем во вскинутой над головой руке.
Гиацинт.
Хитрый евнух, отлично знающий, где у манго сочная мякоть, а где жесткая косточка и горькая кожура. Уже не жалкий ученик – старший помощник хранителя второй галереи восточного крыла, для такого юного возраста должность более чем достойная. Хадидже не ошиблась, когда предрекала ему быстрый взлет по ступенькам иерархической лестницы Дар-ас-Саадет.
Ошиблась она в другом – Гиацинт оказался по-своему честен и не лишен чувства благодарности, а может быть, просто расчетлив и не по годам умен, ибо тоже отлично умел вычислять тех, кто сумеет подняться быстро и удержаться надолго. И понимал, что с ними лучше дружить, и это только говорит в его пользу. Во всяком случае, получив желаемый урок (а потом и еще несколько столь же тайных уроков), он не перестал каждое утро наведываться к Хадидже и исполнять ее распоряжения с бо́льшим усердием, чем даже приказы прямого начальства. Разве что вкусности более не приносил, зато радовал лакомыми и свежайшими сплетнями, что было намного полезнее для здоровья и благополучия.
Последнее время он много и часто рассказывал ей про Османа и Халиме-султан. Да, пожалуй, только про них и рассказывал. И лицо его при этом было обеспокоенным.
Наверное, его беспокойство тоже должно было тревожить Хадидже. И наверное, оно и тревожило – но так, легонько. По самому краю.
Лежа на мягких шелковых подушках, Хадидже гладила свой слегка округлившийся твердый живот и улыбалась. Живот пока еще вырос не сильно, под куртой совсем незаметно было бы, но курты здесь не носят, не принято, да и холодов таких не бывает. Впрочем, даже под камизом – и то незаметно было бы. А уж тем более под роскошным халатом хасеки.
Хорошо, что хасеки кроме дневной положена еще и ночная одежда – одежда, в которой спят, вот ведь тоже глупость какая! Однако кто такая Хадидже, чтобы приходить в чужой храм со своими танцами? Ну… разве что самую чуточку… Потому-то и выбрала Хадидже для спальной одежды не широкие ачачи или сальвари мягкого шелка и без вышивки, как делало большинство прочих высокостатусных наложниц, которым по их положению надлежало спать одетыми, а привычный чуть ли не с детства чурикар – свободный сверху, но плотно охватывающий голени и лодыжки, словно браслеты-чури, только не из металла или дерева, а из мягкого шелка. У чурикар низкий пояс, чуть ли не на бедрах лежит. Очень подходящее одеяние для того, кому нечего скрывать. Сверху же вместо широкой и удобной рубахи-камиз Хадидже надевала укороченную чоли, словно девочка, да только детская чоли, ничего не прикрывая, как раз и показывала, что перед вами вовсе не девочка, а без пяти месяцев кадинэ.
Нет, пожалуй, не тревожило Хадидже изменившееся поведение Османа. Он мужчина, и этим все сказано. Мужчины непредсказуемы, их действия понять способен разве что только Аллах, вечно живущий и неумирающий. Стоит посмотреть поближе на правящего султана Мустафу хотя бы, особенно в его плохие дни – и сразу расхочется удивляться и задавать ненужные вопросы. И откровенная ненависть Халиме-султан не тревожила ее – что она может, безумная старуха? Да ничего! А если так, то с какой стати Хадидже тревожиться?
По-настоящему беспокоить Хадидже должно было совсем другое – ребенок. Он наполнял ее изнутри, и не только физически, делая твердым живот. Он наполнял ее всю, до кончиков пальцев, он совершенно не оставлял пустоты – и это значило, что внутри Хадидже не оставалось места и для воли богини, если бы той вдруг захотелось воспользоваться своей перчаткой именно сейчас. Наверное, это действительно должно было беспокоить хорошую перчатку, а Хадидже вполне заслуженно полагала себя таковою. Наверное, должно было, да…
Однако вместо того, чтобы изнывать от беспокойства и мучиться угрызениями совести, страдая от собственной недостойности, Хадидже лежала на мягких подушках, наслаждалась покоем и одиночеством, гладила твердый живот и была совершенно счастлива.
* * *
Сегодня с утра было душно, и Хадидже удалилась к себе сразу после полуденного намаза – ее покои располагались в верхней галерее, там высокие окна и полумрак и даже в самые безветренные дни можно было наслаждаться небольшим сквознячком. Обычно она легко переносила духоту и считала, что те, кто плакался и страдал громко и напоказ, или преувеличивали свои страдания, или же никогда не видели настоящей влажной жары, липкой и удушающей, – их бы в Калькутту в сезон дождей, хотя бы на недельку, сразу бы передумали жаловаться! Им бы после этого Дар-ас-Саадет райским садом Аль-Джаннатом показался, каковым казался он и самой Хадидже.
Но сегодня ее слегка подташнивало с самого утра, и кружилась голова, и ныли опухшие ступни, вот Хадидже и сочла за лучшее немного полежать. В сущности, могла бы и пропустить аср и магриб, женщинам в тягости, как больным, путникам или янычарам во время войны, вполне допустимо исполнять не все шесть намазов, предписанных правоверным-муминам, а то и не соблюдать их вообще, но она сочла себя не настолько больной, чтобы слушать муэдзина лежа.
Да и имя обязывало – жена Пророка не пропустила ни единого намаза за все годы, отпущенные ей Аллахом, а ведь она шестерых детей подарила Мухаммаду, да благословит его Аллах и приветствует, и была при этом далеко не молода. Значит, и нынешней Хадидже поступить иначе было бы просто… несообразно, неправильно как-то. А на подушках можно полежать и потом, подложив самую толстую под ноги, а еще одну – под поясницу, чтобы не так ломило…
Интересно, а в могиле подушки будут? Ведь когда великий ангел Исрафил протрубит в Сур, возвещая о Конце света, настоящие испытания только начнутся. И подступят к каждому умершему два старших ангела, Мункар и Накир, и будут допрашивать, и выпытывать, насколько человек был благочестив и праведен при жизни и кому поклонялся. И целую неделю будут пытать они правоверных, вместе и по очереди, не давая шевельнуться, и горе тому, кто ответит неверно хотя бы на один их вопрос или собьется, – в них заподозрят неверных язычников, не знающих, что нет Бога, кроме Аллаха, Единственного создателя всего сущего, которому только и следует поклоняться. Или же грешников, сомневающихся в непогрешимости Аллаха, вечно живущего и неумирающего, и в необходимости ему поклоняться. А для неверных и грешников допрос продолжается сорок дней.
