Он вздрогнул от прикосновения ее пальцев.
— Решительно не намерен. Ио уж лучше уступить зову грешной плоти с женщиной старше по возрасту и более опытной, чтобы избежать слишком серьезных последствий.
— Отношения между нами не будут иметь никаких последствий, если не считать сожаления, когда придет время расставаться. — Она сняла шляпку. — Тебе не кажется, что наслаждение, которое мы оба сможем получить, прежде чем расстанемся, будет того стоить?
Он не знал, то ли ему смеяться, то ли плакать.
— Ты не похожа ни на одну из женщин, которых я знал. Будь у меня хотя бы капелька здравого смысла, мне следовало бы взбежать вверх по лестнице и запереться на замок в своей спальне.
В слабом свете ее красота казалась несколько экзотической.
— Ты думаешь обо мне как об англичанке, потому что это та моя сторона, которую ты видишь, но я еще и дочь Индии. Мой разум не всегда работает так, как ты, возможно, ожидаешь.
— Это я успел заметить, — сказал он, пытаясь не смотреть на ее обнаженную кожу и округлости фигуры. — Неужели все индийские женщины — опасные соблазнительницы?
— Очень немногие, — улыбнулась она. — Тебе просто повезло.
В прихожей было тесновато и некуда было отступить, когда она обвила руками его шею. Все его чувства мгновенно отреагировали на ее голос, ее запах, ее прелестное гибкое тело.
— Ты думаешь обо мне как о невинной девушке, которая нуждается в защите. Но я не невинное существо, — тихо сказала она, немедленно доказав это страстным поцелуем.
— Ты заставила замолчать слабые возражения моей совести, Кири, — проговорил он, с трудом переводя дыхание. — Я почти поверил, что мы сможем быть любовниками и это не станет причиной еще одного несчастья.
— Мы можем быть вместе, не разрушая друг друга, — подтвердила Кири и взяла его за руку, — Это я тебе обещаю. А теперь пойдем.
Он зажег свечу от ночной лампы и следом за ней стал подниматься по лестнице. От сквозняка, гулявшего в проеме лестницы, пламя свечи трепетало, отчего Кири казалась скорее видением, чем существом из плоти и крови. Невероятная, прекрасная женщина, которая может отдавать себя, не требуя за это его душу.
Таких не бывает! Но сегодня ему отчаянно хотелось верить, что она именно такая.
Испытывая радость и ужас перед собственной храбростью, Кири привела Маккензи в свою спальню. Комната была довольно просторной, но из-за его широких плеч и высокого роста как будто сократилась в размерах.
Как только дверь за ними закрылась, он поставил свечу на стол и заключил Кири в объятия.
В комнате, освещенной единственной свечой, она ощущала его присутствие скорее благодаря обонянию и осязанию, чем зрению. Он был великолепен. И ей хотелось вдохнуть его. Испробовать на вкус, посмаковать. Вобрать в себя.
Его длинные умные пальцы массировали ее спину. Это было так приятно, что она не сразу заметила, как холодный зеленый шелк соскользнул вниз, улегшись на полу возле ее ног.
— Теперь твоя очередь раздеваться, — сказала она хриплым голосом.
Подойдя совсем близко к нему, она развязала галстук. Когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, она почувствовала, как его пульс бешено бьется возле ее губ. И уловила солоноватый запах, присущий одному ему.
— Стой спокойно, — приказала она. — Я хочу довести тебя до безумия.
— Ты это уже сделала, — простонал он, однако стоял послушно, не шевелясь, пока она снимала с него пиджак и вытаскивала из брюк сорочку, шутливо проводя пальцами по коже.
Она стянула с него через голову сорочку, потом сняла жилет, подбитый ватой, который он надевал, чтобы казаться более коренастым. При этом ее пальцы прикоснулись к его спине, и она с удивлением ощутила сильно загрубевшую кожу. Она с любопытством обошла вокруг него и… замерла на месте.
Его спина представляла собой сплошную массу шрамов с неровными краями. Как дочь военного, она сразу поняла, в чем дело, и осторожно положила руку ему на спину.
— Насколько я понимаю, это результат наказания, которого так добивался Суиннертон. Удивительно, что ты остался жив.
— Меня, черт возьми, почти убили, — сказал он безжизненным тоном. — Он приказал дать мне двенадцать сотен ударов, то есть максимальное дозволенное число, но я потерял сознание где-то после пяти сотен. Суиннертон хотел, чтобы я получил полное число ударов перед повешением, поэтому меня уволокли в какой-то подвал и заперли там. Ко мне прислали хирурга, который подлатал меня немного, чтобы я смог получить оставшееся число ударов.
— И тут примчался Рэндалл? Ты говорил, если бы не упорное желание Суиннертона наказать тебя плетьми по полной программе, тебя бы повесили до того, как подоспела помощь.
Маккензи сделал очень глубокий вдох.
— У меня все-таки хватило сил, чтобы рассказать Рэндаллу, что произошло. К тому времени как примчались Уилл и Веллингтон, я уже мог связно говорить.
Она с трудом сдержала навернувшиеся на глаза слезы.
— В таком случае я рада тому, что есть эти шрамы, ведь если бы не они, если бы не наказание, которому тебя подвергли, ты бы умер до того, как я встретилась с тобой.
— И лучше бы это случилось, моя дева-воительница, — горестно сказал он. — Ничего хорошего от меня не жди.
— Вздор! — заявила она. — Ты на редкость необычный человек. Если бы я не узнала тебя, это сильно обеднило бы мою жизнь.
— И все же, повторяю, было бы лучше, если бы ты никогда не узнала о моем существовании, — сухо проговорил он. — Хотя если бы меня повесили, то я остался бы в воспоминаниях как насильник и убийца. Я не хотел бы обрекать Уилла на подобное родство.
— Оно и понятно. Даже такой разумный человек, как Уилл Мастерсон, был бы удручен такого рода известностью, — сказала она, обеими руками поглаживая его спину. — Но ведь ты не совершил никакого преступления.
— С точки зрения закона — не совершил, но эти шрамы символизируют мою преступную глупость. Гарриет Суиннертон заигрывала и с другими офицерами. Интересно, откликнулся бы Уилл на ее заигрывания? А Рэндалл? Они наверняка проявляли бы больше здравого смысла.
Она поняла: он видел в шрамах признак не только глупости, но и позора. Обвив его руками, она приложилась щекой к изуродованной спине.
— Шрамы являются также символом несправедливости, — тихо сказала она. — Ты чуть не умер за преступление, которого не совершал, и из-за этого у тебя развилась страсть к справедливости, не так ли? Отчасти из-за этого ты работаешь с Керклендом. Ты изменился, стал более хорошим человеком.
Он довольно долго молчал, потом раздумчиво проговорил:
— Что лучше: сразу родиться умным или набраться ума в результате трагической по своим последствиям глупости?
