И Екатерина решила бороться за него.
– Ну вот, не слышал, что ли, корсаж мне горничная перетянула больно, помоги, ослабь. А то пока тебя разговоришь, шнуровка меня уморит, – провоцируя словами к действию, Екатерина подошла к нему и повернулась спиною, зацепив ворохом юбок, пробуждая от оцепенения.
Встала и замерла.
Глаза закрыла, про себя молитву творя.
Дыхание задержала, в ожидании: решится или нет?
«Эх, Гришка, видать, судьба такая: не сносить тебе буйной головушки!» – резко поднялся Орлов, с обреченностью умирающего на смертном одре поняв: никуда он не уйдет, не отступит! Будь что будет! Не будет ему жизни без Катеньки! Знать, Бог испытание послал. Только грешен и слаб Григорий, не выдержал… Не обнял ее, лишь подул по обнаженной шее, плечам, заставив задрожать. И, словно мстя ей за тайный страх перед высотой ее положения, начал медленно расстегивать мундир. Она же слыша шорох, не смея обернуться, дышала часто и покорно ждала: не ушел!..
Но когда же?..
Что же?..
Наконец почувствовала – Орлов начал ловко расправляться со шнуровкой корсажа, ослабил тесемки, на которых крепились нижние юбки и фижмы, они с шорохом упали к ногам… Вот и желанные, теплые, большие и сильные руки на ее талии, но нет, перебежали, обманув, к бедрам… и вообще ушли.
«Что же он медлит?!»
– Ах! – вскрикнула Екатерина, когда Орлов наконец-то обнял ее и прижал так сильно, что стянутый корсаж показался пустяком. Она попыталась вывернуться и повернуться к нему лицом, не удалось, удержал, не пустил. И Екатерина не сдержалась, выкрикнула, не тая обиды:
– Почто мучаешь меня? Вижу: желаешь!
Он ослабил объятия и повернул ее к себе лицом, небрежно откинул выбившуюся прядь из прически, провел по плечу рукой, нежно, трепетно, робко.
– Больно мне, Катя! Душе моей больно!
– Сумасшедший ты мой! – проговорила Екатерина, ловя его взгляд. Поймала, утонула в любви, притянула голову к себе, привстала на цыпочки и приникла наконец-то к губам, которые так долго не хотели дарить ей ласку. И закрутилась страсть, что так долго ждала. Выплеснула неистовство и жажду, что копились в разлуке. Опалила огнем неиссякаемого желания, заставив вновь забыть о месте и времени, о разнице положений и вельможах, танцующих на балу, что хватиться в любой момент могут его или ее. Что грешат, уж и речи не было, да можно ли грехом назвать то, что их связало навек, бросило в искренний пламень?
Начинались Святки. Время балов, гуляний, маскарадов. Екатерина забыла, что такое грусть и одинокое коротание вечеров с книгами или перешептывание с Дашковой. Она слушала вполуха увещевания подруги, какие-то планы о преобразовании России, вынужденно общалась с различными вельможами и сенаторами, но стоило часам пробить полночь, великая княгиня удалялась к себе и на люди боле не выходила. Спустя время через укромную дверь, ведущую в гардеробную, на узкую лесенку выскальзывал молодой офицер. Он быстро, стараясь остаться незамеченным и не наделать шума, спускался вниз и исчезал из дворца, ловко впрыгнув в карету, что всегда в одно и то же время его ожидала. Так, два раза в неделю Екатерина отправлялась к Орлову.
Оставалось двенадцать часов до свидания, когда в покои вошел Петр Федорович, с бледным лицом и дрожащими губами, выждал, шикнув на фрейлин, и обождав, пока они дружной стайкой удалятся, скороговоркой проговорил:
– Кажется, время пришло. Только что меня посетил духовник государыни Елизаветы Петровны, она соборовалась… Что делать, Екатерина?!
Растерянность и испуг передались и великой княгине, она задержала дыхание и встала, замерев и пристально глядя супругу в глаза – не ослышалась ли?
– Идемте к ней.
– А если нас не пустят? Если Шувалов…
– Кто таков Шувалов?! Отправляйте первого гонца в Ораниенбаум, пусть будут готовы и ждут приказа. – Екатерина тоже побледнела, но быстро взяла себя в руки. – Шувалов не имеет тех прав и обязанностей, что возложены на нас, Ваше Высочество. В это время мы имеем право и обязаны быть подле императрицы! Не посмеют помешать! Идемте.
Когда оказались у дверей в спальню, великокняжескую чету одновременно охватила робость, они переглянулись и взялись за руки, совсем на миг, лишь бы только ощутить поддержку, но тут же отпустили друг друга и вошли в жарко натопленную опочивальню Елизаветы.
Духовник читал отходные молитвы торжественно, нараспев, хорошо поставленным голосом, постоянно останавливаясь. Елизавета повторяла каждое слово, голосом слабым, практически измененным из-за тяжелого состояния. Она с трудом и тяжело дышала.
– Екатерина, Петр! – подозвала государыня к себе наследников. Они подошли. Екатерина опустилась на пол, припала к руке женщины, которая столько лет решала ее судьбу. Петр остался стоять поодаль, в изножии кровати.
– Мы вместе прожили много лет, страшно подумать… Я хочу, чтобы вы простили меня за науку, что я вам преподавала, порою вы на меня злились, но делала я не со зла, а лишь вам во благо. Вот… теперь оставляю вас одних… А душа болит за вас… За государство. Простишь ли ты меня, Екатерина?.. Ухожу ведь…
Екатерина поцеловала руку императрицы и заплакала, кивнула и опустила голову, чтобы присутствующие не видели ее лица, ее смятения и печали. Ведь из жизни уходила не просто императрица, а женщина, по сути, всегда защищавшая ее от всех. Много слез и горечи принесли Екатерине их отношения, они породили тайный союз с Петром, они заставляли бунтовать и нарушать правила и циркуляры. Они, ее приказы, лишали обычной радости и свободы! Но именно эта, сейчас меньше всего похожая на гордую красавицу-императрицу, женщина смогла сохранить Екатерину для будущей России такой. И теперь она уходит. Она оставляет плод дел своих одну, с той сворой вельмож, которым Екатерина мешает, ведь у них есть уже своя, русская любовь будущего императора – Елизавета Воронцова…
Екатерина плакала искренне и теперь не скрывала своего отчаяния, как человек, потерявший крышу над головой. Она уже сейчас понимала, что наступает время еще более страшное, темное, смутное, когда любой ее шаг может привести к плахе. И было великой княжне тяжело и страшно, а еще горько – любила она Елизавету. Только поздно осознала.
Через какое-то время Елизавета впала в забытье, лекари хлопотали, духовник крестился и шептал молитвы перед иконами, коих в комнате было великое множество.
– Отходит… Господи, спаси и сохрани, помилуй, Господи… – пронесся тревожный шепот, забился во всех углах, вырвался в двери и понесся вестью по дворцу…
– Отошла…
Екатерина встрепенулась. Она продолжала держать государыню за руку, теперь в ней не было жизни. Великая княгиня повернулась к супругу, застывшему у одра. Они переглянулись, не имея сил сказать, да и как сказать, голосом нарушить священную тишину. Екатерина кивнула. Петр Федорович все не решался отойти от кровати, все смотрел и смотрел на покойную теперь уже тетушку, пока не подошел к нему князь Трубецкой и не взял его под локоть. Новый государь встрепенулся, распрямил плечи, выправив осанку и пошел за ним покорно, немного сбиваясь с шага.
