Ей хотелось послать открытку с видом Флоренции Габриэле и Дереку, которые провели здесь часть медового месяца, но перед тем, как уезжать из Парижа, она написала им, не уточняя причин, что уезжает ненадолго, и просила не беспокоиться. Она не могла рисковать, открывая свое местонахождение кому бы то ни было, и по той же причине пообещала Денизе высылать всю корреспонденцию до востребования на одно из почтовых отделений Парижа.
Сообщив Бонини письмом, что ее приезд на виллу задерживается, Жюльетт ежедневно посещала музей или галерею. В молчаливом восторге она взирала на прославленные скульптуры из флорентийских коллекций – от «Давида» Микеланджело до волнующего символа раскаяния «Марии Магдалины» Донателло, тронувшей ее до слез и глубокого потрясения. Чувства так переполнили ее душу, что любое легкое прикосновение заставляло сердце сжиматься от боли. Все остальное время она тратила на совершенствование своего итальянского, с удовольствием отмечая, что школьные уроки в монастырском пансионе не прошли даром.
Жюльетт, вероятно, осталась бы во Флоренции еще дольше, но однажды ей показалось, что впереди идет Николай. Она спускалась по ступенькам Дуомо, когда внезапно заметила рослого широкоплечего мужчину с густыми черными волосами. На мгновение ей показалось, что сердце перестало биться, и она схватилась за горло, охваченная безумной паникой. Но мужчина повернул голову, профиль был совершенно незнаком. Почти ничего не видя вокруг, Жюльетт снова вернулась в собор и села на ближайшую скамью, чтобы хоть немного прийти в себя от жуткой ошибки. Больше всего ее поразило, что, если бы это действительно был Николай, она бросилась бы к нему, ни на минуту не задумываясь, не способная справиться с собой. Вновь выйдя на залитые солнечным светом ступеньки храма, Жюльетт решительно направилась домой и стала собирать вещи, чтобы как можно скорее, в тот же день, отправиться на виллу.
Жюльетт села в поезд до Лукки, а затем на остаток пути наняла экипаж. Это было неторопливое путешествие по извилистой пыльной дороге, окруженной прелестным сельским пейзажем с виноградниками, редкими группами домиков с красновато-коричневыми черепичными крышами, древними каменными мостами, густыми рощами, и все это на фоне величественных, незабываемо прекрасных гор. Время от времени виднелись ворота вилл, окна которых сверкали на солнце, но большинство из них скрывалось за высокими стенами.
Она никогда не видела фотографий виллы сестры, но так как Дениза всегда стремилась повыгоднее сдать ее, а сама посещала крайне редко, Жюльетт заключила, что в доме нет ничего особенного ни с точки зрения величины, ни с точки зрения удобств. Однажды Дениза сказала, что на вилле множество цветов, и когда экипаж въезжал в ворота, Жюльетт поняла – сестра совсем не преувеличивала. Ее встретили аллеи прекрасных деревьев, за которыми последовал участок парка с множеством цветов на клумбах – все это богатство, словно персидские ковры, устилало холмы вокруг виллы, теряясь где-то вдали. Но вот перед Жюльетт предстало и само здание.
Против ожиданий, это оказался не скромный домик, как она представляла, а настоящий маленький дворец с фасадом, богато украшенным балконами и статуями в нишах. Но тут Жюльетт вспомнила, что покойный Клод де Ландель был богатым человеком, стремившимся получить от жизни все самое лучшее. Вилла буквально покорила девушку. Уже с первых мгновений пребывания здесь ее притягивал прекрасный, заключающий в себе мудрость многих поколений старый дом, в котором прозвучит первый крик ее ребенка.
Вилла находилась на небольшом холме, с которого открывался величественный вид. Приближающийся экипаж заметили на вилле задолго до того, как он въехал в ворота. Когда кучер остановил лошадь, Бонини уже ожидали гостью на ступеньках под аркой при входе в дом. Они приблизились к Жюльетт: он – с поклоном, она – с реверансом.
– Добрый день, синьорина, – произнесли оба одновременно. Антонио – мужчина крепкого сложения и добродушного вида с веселым взглядом добрых глаз, а его жена – пухленькая итальяночка с видом заботливой мамаши огромного семейства, круглолицая, улыбающаяся, с гладкими черными волосами, зачесанными в узел на затылке. За супругами стояли две девушки, по виду еще не достигшие двадцатилетия, в белоснежных накрахмаленных фартуках, улыбающиеся и приседающие в реверансе, когда их представляли как дочерей четы Бонини – Лючетту и Катарину – помогавших родителям по дому. Жюльетт, задержавшись на ступеньках, обернулась, чтобы еще раз окинуть взглядом сад, а затем спросила Антонио, кто здесь садовник.
– Я, синьорина, но каждый день из деревни приходит старик, который ухаживал за цветами с тех пор, когда еще мальчиком стал помощником садовника. Он и меня научил этому делу, а теперь помогает и следит, чтобы я правильно исполнял все его рекомендации.
Жюльетт улыбнулась его шутливому тону. Кандида ждала девушку, чтобы показать ей виллу. Гостья проследовала за женой управляющего в зал с полом из розового мрамора и стенами, обитыми панелями. Все вокруг было наполнено светом и воздухом, на окнах висели прозрачные белые шторы и жалюзи, опускавшиеся в полдень. В спальне ее восхитил расписанный фресками потолок и херувимы, держащие гирлянды над причудливо украшенным изголовьем кровати. Позже Кандида показала еще одну спальню, попроще, с узкой постелью. Эта комната предназначалась для родов.
За первые недели, проведенные на вилле, Жюльетт завершила несколько новых моделей и сразу же отослала Денизе. И пока лето полностью не вступило в свои права, несколько раз съездила в Лукку. В первый визит она посетила доктора Морозини, который должен был принимать роды. Доктор, в очках в золотой оправе, был очень внимателен и серьезен, что несколько ее успокоило.
– Не столь уж необычно, – сказал он, откинувшись на спинку кресла, – для молодой женщины из хорошего семейства, из какового вы, несомненно, происходите, уехать на время беременности и родов на отдаленную сельскую виллу, но меня удивляет другое – вас оставили в совершенном одиночестве. Как правило, роженицу сопровождает опытная сиделка или кто-нибудь из родственников. Неужели баронесса де Ландель не могла никого прислать с вами?
– Нет.
– А отец ребенка?
– У него другая жена, – ее голос был совершенно лишен всяких эмоций. Ничто не указывало на сильнейшую сердечную боль, мучительное страдание, усиливавшееся с каждым днем.
– Итак, какая же судьба уготовлена вашему ребенку?
– Я сама буду его воспитывать! – она даже не заметила, что выкрикнула эту фразу громко и зло, словно уже сейчас их пытались разлучить.
