— Если мы говорим намеками, миледи, могу ли я сказать, что немыслимо наслаждался той первой пробой? — Удобно расположившись на сиденье, он посмотрел на нее из-под тяжелых век. — Слишком наслаждался, поскольку не смог устоять против желания повторить. В прошлом году у меня не было намерения видеть вас снова после такой ночи.
Сказано было откровенно.
— Я восхищен тем, что вы изменили ваши мысли.
Она то и дело заставляла его замолчать, и ирония заключалась в том, что он тоже был в восторге. И он имел твердые намерения пребывать в восторге и сегодня ночью. Если сибаритские удовольствия — это все, что у них есть… тогда он намерен выжать из них все возможное.
— Я думаю, что в этом мы согласны.
— Тогда вы скажете мне, куда мы едем?
— Нет. — Он улыбнулся, чтобы смягчить свой отказ. — Вы не любите сюрпризы?
— Только приятные, Олти.
Он подавил желание рассмеяться. Ее строгий тон уравновешивался любопытством в ее глазах. Он сказал:
— Я всегда стремлюсь быть вам бесконечно приятным. Разве у меня это не получается?
Она ответила не сразу, но продолжала рассматривать его, а потом пробормотала:
— Получается до такой степени, что это меня тревожит.
— Это комплимент или порицание?
— Думаю, и то и другое. Не знаю.
Он обдумал двусмысленную природу ее ответа, но она выглядела такой молодой и неуверенной по контрасту с замысловатым фасоном своего платья, что его реакция была скорее нежно-снисходительной.
Это само по себе явилось откровением, потому что он был любовником скорее страстным, чем сентиментальным. С Мэдлин он был и тем и другим.
— Я бы сказал теперь так: мне хотелось бы, чтобы вы доверились мне в этом случае, и если я вас огорчу, вы спокойно выскажете на эту тему все, что вам угодно. Что скажете?
— Это не секрет, — спокойно ответила она. — Я зашла далеко. Так что очевидно: я вам доверяю.
«Я зашла далеко…»
Трактир находился за пределами Мейфэра, это он предусмотрел, и поскольку он заранее сделал все приготовления, их ждали. Люк вышел из кареты и помог выйти Мэдлин. При виде непривлекательного снаружи дома она бросила на спутника вопросительный взгляд, но он взял ее за локоть, подвел к двери, наклонился и прошептал:
— Вы можете мне довериться.
Эти четыре обычных и простых слова он произнес совершенно серьезно.
В данном случае они вовсе не были просты.
В заведении было тихо, в воздухе пахло чем-то очень вкусным, и поскольку он заказал для их трапезы самую лучшую гостиную, их усадили в маленькой комнате с низким потолком и незажженным массивным каменным очагом. Горели свечи, окна были открыты в маленький, обнесенный стенами сад, и от этого пламя свечей слегка колебалось. Блюда приготовили согласно его подробному описанию — охлажденный суп из огурцов, палтус из Дувра, жирная утка с портвейном, бифштекс и десерт красивая фантазия из сладкого крема, карамели и взбитых сливок от его личного кондитера. Он также велел подать разные вина, и после последнего блюда один из официантов, молодой лакей, внук его дворецкого, служившего семье Доде не один десяток дет, разлил шампанское. Его молчание было гарантировано как преданностью, так и существенным денежным поощрением.
Гениальная идея — снять весь этот уютный трактир на всю ночь, решил он, глядя, как Мэдлин с аппетитом, облизывает ложку, насладившись десертом. Живущие по соседству люди не принадлежат к высшему обществу; пожилой трактирщик вряд ли станет сплетничать, учитывая, как ему заплатили; и они впервые могут провести вместе всю ночь. Он задумал это, когда Мэдлин сказала, что ее невестка забирает Тревора на несколько дней в имение вместе с его двоюродными братьями. Эта мысль пришла ему в голову и не оставляла его до тех пор, пока он все не устроил.
Прекрасно. Он не стал бы просить, чтобы она отняла у сына время ради него, но можно ли устоять перед шансом заполучить ее на всю ночь?
«В этом-то все дело, я не мог», — думал он.
— Здесь больше никого нет, — заметила она, ставя бокал на стол. — Я понимаю, что на кухне есть прислуга, но здесь совершенно тихо.
— Стены непроницаемы.
— Я заметила, — сухо ответила Мэдлин. — Мы здесь единственные гости, не так ли? Зачем было так утруждать себя и так тратиться, когда мы могли просто побыть в моем доме?
— Спокойный обед вдвоем нельзя оценить деньгами. И потом, я не хочу, чтобы мне пришлось следить, не настает ли рассвет.
— Моя горничная уже знает. — Ее темные глаза при свете свечей казались более необычными, чем всегда. — Мне она ничего не сказала, но я поймала не одну ее лукавую улыбку.
— Но она никогда не видела меня в вашей постели. — он был более опытен, более четко понимал тонкости восприятия злоязычного светского общества. — Это важно. Предположение есть предположение. Если бы она застала меня в постели, это было бы несомненно; вообразите, какой это был бы скандал.
— Вы слишком любезны.
— Я глупец, — громко сказал он, хотя вовсе не собирался этого делать, но сейчас он смотрел в глубины ее глаз и знал — знал наверняка, — что их ждет через пару часов, когда они останутся одни и она будет принадлежать ему, и это сделало его безрассудным, а он редко терял контроль над собой.
Он хотел владеть ею, и владеть свободно, и каким бы сентиментальным, нелепым и простым ни было это желание, но ему хотелось проснуться рядом с ней!
— А разве мы оба не глупцы? — рассмеялась Мэдлин, и этот веселый звук расшевелил его — не только его страсть, но и его сердце.
О Боже, его сердце.
Нет, не так. Сердца у него больше нет. Оно осталось в могиле на склоне холма, в Испании. Когда умерла Мария, он был уверен, что умер вместе с ней.
«Может быть, ты ошибся».
«Господи, помоги мне». Может быть, он действительно ошибся.
— Да, — с мрачным видом согласился он, встал и протянул ей руку. — Не подняться ли нам наверх? Сюрпризы еще только начинаются.
Зрелище оказалось просто сказочным, хотя обстановка комнаты была довольно скромной. Зажженные свечи на каминной полке, удобная кровать под балдахином, занимавшая чуть ли не всю комнату, окна со средниками, впускающие мягкий ночной ветерок, лепестки роз, разбросанные… разбросанные повсюду: на постельном белье, на полу, даже на подоконниках. От раздавленных цветов исходил опьяняющий запах.
Мэдлин с трудом удержалась от смеха при виде лица Люка, а он пробормотал:
— Кажется, я велел создать романтичную обстановку. Я не знал, что в это понятие входит уничтожение невинных цветов.
Он велел создать романтичную обстановку. Это, подумала она, само по себе романтично. Не говоря уже о том, что этот высокий человек едва помещался в такой маленькой комнатке, что при его росте голова у него чуть ли не упиралась в потолочные балки; прибавьте сюда точеное лицо и элегантный вечерний костюм подчеркнуто классического характера…
