— Слушая ваши разговоры с друзьями, я прикинула, осталась ли хоть одна из десяти заповедей, которую вы не нарушили.
— Номер девять, — не задумываясь, ответил он.
— О, неужели?
— Абсолютно точно. И вполне возможно, номер два. По крайней мере я не помню, чтобы ваял какие-нибудь статуи. Хотя, конечно, я мог быть пьян в то время.
— Создавать статуи — не грех, грех — поклоняться идолу, — вмешался Джеймс. — Но что это за девятая заповедь? Я их иногда путаю.
— Лжесвидетельствовать на своего соседа, — усмехнулась Роуз. — Вы не производите впечатления лгуна, Брэм, поэтому не могу вам поверить.
Он наклонил голову:
— Спасибо. Но за мной все равно тянется хвост нарушенных заповедей и смертных грехов.
— Так что же с номером восемь? — спросила она.
— Это о субботнем дне? — спросил ее брат.
— Эта о воровстве.
Брэм все еще смотрел на нее, но ничего не говорил. Выражение его глаз так заинтересовало ее, что ей страшно захотелось узнать, что он украл, если действительно был способен на это. И в то же время ей так же сильно хотелось ничего об этом не знать. Ей и так было о чем беспокоиться.
— Могу поспорить, он украл девственность у десятков девиц! — засмеялся Джеймс.
Неужели? Она надеялась, что это неправда. Если он соблазнял наивных молодых леди почти каждую ночь, тогда то, что он сделал для нее и с ней… выглядело менее значимым. А ей не хотелось так думать.
— Джеймс, нельзя украсть то, что тебе отдают по доброй воле, — сказал он. — Но не сомневайтесь, не в моих привычках спать с девственницами. Я не люблю разбивать сердца, а у них они слишком хрупкие. — Он, наконец, отвел глаза и стал смотреть в окошко. — По большей части.
Она не знала, принять это как оскорбление или как комплимент. И, сидя рядом с Джеймсом, не могла спросить его. Принимая во внимание, что он сделал ей предложение, а она отказала ему, лучше было не трогать эту тему.
Но оставалось что-то, о чем она очень хотела сказать ему, независимо оттого, чем кончится эта история.
— Вы называете Бромли и Уоринга с их семьями вашими друзьями, — сказала она.
Он кивнул:
— Так оно и есть. Я убедился, что благоразумно иметь нескольких близких друзей, на которых можно положиться, чем иметь много таких, кому не могу доверять.
— Я хотела сказать, что… считаю вас моим другом. Брэм широко улыбнулся:
— И я уже решил включить вас в их число, Розамунда.
Роуз ответила улыбкой.
— Я очень рада, — произнесла она, немного успокоившись. — Дружить с мужчиной очень приятно.
— Значит, все складывается к лучшему. — Он помолчал. — Так получилось, что у меня есть ложа в театре «Друри-Лейн», — сказал он спустя некоторое время. — Я не уверен, что вас заинтересует последняя постановка шекспировского «Сна в летнюю ночь», которую дают в четверг вечером.
Роуз не представляла, как вечер в театре может помочь ей вырваться из когтей Косгроува, но даже при этом несколько часов, проведенных в обществе Брэма, выглядели заманчивым искушением. Но не было ли грехом быть таким чертовски привлекательным мужчиной? Ведь ему практически невозможно отказать.
— Надо подумать…
— Это будет завтра вечером, — напомнил ее брат. — В «Иезавели» играют в фараон.
«Роуз, ты ошиблась. Приглашали Джеймса, а не тебя».
— Но, Джеймс, мне бы хотелось попасть в театр, — заявила она жалобным тоном. — Скажи, что пойдешь, тогда смогу и я.
— Ладно, так и быть! — Он погрозил пальцем Брэму. — Но, знаете, я собираюсь спросить Кинга, правдивы ли те сказки, которые вы мне рассказали.
Брэм поднял бровь.
— Я на это надеюсь. Никогда ничего не следует принимать на веру.
На этот раз она подумала, что он обращается к ней, но снова не была в этом уверена. Как бы то ни было, это был хороший совет, и она была намерена воспользоваться им. Особенно теперь, когда познакомилась с двумя дамами и их мужьями, и все они знали его лучше, чем она.
Карета остановилась, и Джеймс выпрыгнул, едва лакей успел опустить ступеньки. Роуз встала, но Брэм пересел на ее место, и она снова села рядом с ним.
Он медленно склонился к ней, вдыхая аромат ее волос. Роуз с трудом сдержала пробежавшую по ее телу дрожь.
— Что ты делаешь? — прошептала она.
— Ты моя единственная девственница, — так же шепотом ответил он. — Сознание этого возносит меня к небесам.
Она прижалась к нему. Та ночь снова обретала свою значимость.
— О, Брэм…
Он коснулся ее руки:
— Хочешь, я прямо сейчас поцелую тебя?
— Да, — выдохнула она.
Брэм взял ее руку и провел губами по внутренней стороне запястья.
— Хорошо, — тихо сказал он, и восхитительная улыбка засветилась на его губах. — Я заеду за тобой с Лестером завтра в семь вечера.
Вероятно, за это время ее сердце успеет наконец обрести свой обычный ритм.
Кингстон Гор бросил посыльному шиллинги, вызвав дворецкого, велел проводить его до дверей. Оставшись один в библиотеке, он снова опустился в глубокое кресло, стоявшее у камина. Значит, Салливан Уоринг приехал в город со своей беременной шлюхой. Единственной причиной, заставившей его сделать это, могла быть нужда Брэмуэлла в подкреплении.
Он приложился к бокалу с абсентом и наслаждался горько-сладким вкусом крепкого напитка, согревавшего его горло. Потом встал и вернулся в освещенную огнем камина гостиную, где оставалась последняя его гостья, принимавшая участие в ленче. Желанная приятная похоть пробудилась в нем, когда она приподнялась с пола и встала на четвереньки, выставляя перед ним округлые гладкие ягодицы и, оглядываясь через плечо, потихоньку наблюдая за ним.
— Надеюсь, у вас было важное дело, — сладким голоском сказала она, облизывая губы, когда он снял халат.
— Не такое, которое требовало бы моего присутствия, Миранда, — ответил он, становясь на колени позади леди Экли и грубо входя в нее. — Нам надо кое-что обсудить, — проворчал он, продолжая свое занятие.
Так… У Брэмуэлла появились союзники. Он без них тоже не обойдется.
Брэм расхаживал по своей библиотеке в Лаури-Хаусе. Это была самая любимая комната его отца, поэтому Брэм отправил половину книг на чердак, объявив, что сжег их. И заменил книгами по эротике в живописи и скульптуре, большая часть которых была привезена из Индии и стран Востока. Герцога чуть не хватил апоплексический удар в тот последний раз, когда он посетил этот дом, стоивший ему немыслимых трудов и расходов, затраченных на него.
Брэм остановился перед старинной акварелью, на которой были изображены мужчина и женщина в позе, которую Шекспир называл «животным с двумя спинами», и нахмурился. Для чего, черт побери, все это было нужно? Конечно же, он никогда не будет принимать Розамунду в этой комнате. Кроме показной непристойности, эта экспозиция свидетельствовала о незрелости и неразвитости ума. Бессмысленное изображение извивающихся и совокупляющихся тел. Он не хотел, чтобы она увидела такое изображение секса, без сомнения, волновавшее Косгроува. Да он и сам еще недавно не без любопытства разглядывал эту «живопись».
