— Я ничего не говорил, — быстро повторил мальчик.
— Неправда! Джессику я знаю: она не станет лгать!
Рей промолчал, но Орвилу показалось, что губы мальчика дрогнули в усмешке.
Орвил встал с места. Он не случайно привел племянника именно сюда: здесь, в рабочем кабинете, ему доводилось вести немало серьезных разговоров, он привык к уверенности и разумному спокойствию, внушаемому обстановкой, но сейчас ему стало не по себе. Он был растерян, по правде сказать, не знал, как продолжать разговор и не хотел, чтобы Рей это понял.
— Почему ты решил, что Джессика мне не родная? — произнес он и тут же пожалел о своем вопросе. Возможно, это Лилиан… Он не винил ее, а, скорее, винил себя: как же случилось, что сестра была одна в этой жизни и умерла со страданием в сердце?
— Это мама сказала тебе? — тихо спросил он племянника.
Рей молчал. Он смотрел в сторону, словно бы и не слушая своего дядю. Орвил пригляделся, ему показалось, что мальчик отнюдь не подавлен: он, скорее, казался равнодушным или же тайно раздосадованным. Похоже, эту уменьшенную копию Кларка не волновало ничего, кроме благополучия собственной персоны. Орвил вспомнил слова Лилиан о том, что душа ее мужа (а сквернее едва ли создавал Господь!) вселилась в ребенка, чтобы мучить ее на этом свете. Он повысил голос:
— Отвечай!
— Ничего она не говорила, — сердито буркнул мальчик, глядя в ковер.
— Тогда почему ты обижаешь девочку? По какому праву, скажи? Что она сделала тебе? Ты только вчера приехал, а от тебя уже лихорадит весь дом! Смотри мне в глаза!
Мальчик улыбнулся уголком рта, но глаз не поднял, тогда Орвил (раздражение, вопреки обыкновению, переполняло его) резко приподнял голову племянника за подбородок.
— В глаза, я сказал!
Встретившись с гневным взором карих глаз Орвила, Рей вздрогнул и заморгал. Орвилу стало стыдно.
— Ты извинишься, — устало произнес он, — Джессикой и пообещаешь больше ее не обижать. Если подобное повторится, будешь серьезно наказан. Ты понял? Отвечай! Понял или нет?!
— Да! — выкрикнул мальчишка.
— Тогда иди. Или нет, подожди. Сделаем все прямо сейчас.
Орвил вызвал Лизеллу.
— Лиза, — сказал он, когда негритянка пришла. — Разыщи, пожалуйста, Джессику и приведи сюда.
— Сейчас, мистер Лемб! — с готовностью произнесла Лизелла, — я приведу мисс. Она на кухне у Рейчел.
Орвил не был уверен, что поступает правильно, но другого пути не видел и останавливаться на полдороге не умел.
Рей сначала побледнел, а потом, когда Джессика вошла в кабинет, его смуглое лицо покрылось пунцовыми пятнами.
Девочка, еще хранящая улыбку, увидев напряженные лица, тоже мигом посерьезнела.
— Я жду, Рей, — твердо произнес Орвил. — И не вздумай смотреть в сторону. А ты, Джесс, иди сюда.
Орвил Лемб принадлежал к типу людей крайне уравновешенных, редко выходящих из себя и достаточно мягкосердечных, но в определенных критических ситуациях мало кто осмеливался противоречить ему, когда взгляд его — это случалось нечасто — становился вдруг отчаянно-жестким, а жесты резкими: в такие минуты он становился вдруг поразительно похожим на своего отца.
Джессика, от волнения облизнувшись, — руки и губы ее были измазаны чем-то сладким, а платье и даже волосы обсыпаны мукой — подошла поближе.
— Извини меня, я больше не буду, — скороговоркой произнес Рей, делая над собой явное усилие, чтобы не отвести глаз.
Орвил кивнул.
— Ты прощаешь его, Джесс?
— Да, папа, — важно промолвила девочка. Потом повернулась к Рею.
— Если ты и вправду больше не будешь…— начала было она, но Рей, не дослушав, не спросив позволения, бросился к дверям и, едва не сбив с ног Джессику, выскочил вон. В соседней комнате ему встретился Керби; мальчик, пробегая мимо, с силой пнул собаку в бок, пронесся по коридору, сбежал вниз и, забившись в угол под лестницей, залился злыми слезами.
Джессика недоуменно оглянулась на дверь. Потом подошла к Орвилу с явным намерением забраться к нему на колени.
— Садись! — пригласил тот. — Где это ты так измазалась?
— На кухне! Я помогала Рейчел печь пирог. Лиза сказала, что надо идти скорее, и я не успела умыться. А вкусно получилось! Я уже съела вот такой кусок!
— И хочешь еще один?
Джессика засмеялась.
— Да! Я могу принести и тебе!
Любимица Рейчел, она пользовалась особыми привилегиями на кухне.
— Нет, спасибо. Кстати, не советую больше есть, иначе опять пообедаешь плохо, и мама рассердится.
Джессика принялась сосредоточенно и с любопытством перебирать лежащие на столе предметы: ножичек для разрезания писем, тяжелую бронзовую чернильницу, перья. Ей редко позволялось приходить сюда и, тем более, что-нибудь трогать. А между тем, здесь было бы так интересно поиграть в «замок» среди темной мебели или просто полазить по высоким полкам.
— Папа, — спросила девочка, отвлекаясь от своего занятия, — Рей плохой?
Орвил сидел, полуприкрыв глаза рукой, задумавшись о чем-то.
— Нет, — ответил он, выпрямляясь. — Не плохой, но, скажем… не такой хороший, как я думал. Ничего, Джесс, мы поможем ему стать лучше.
— А кого из нас ты больше любишь: меня, Джерри или Рея?
— Всех троих одинаково. Надеюсь, тебя устраивает такой ответ?
Джессика кивнула. Потом сказала:
— Но ведь я послушная, а Рей нет!
Орвил улыбнулся.
— Что же делать? И потом, ты тоже бываешь непослушной, разве не так? Сколько раз мама говорила тебе, чтоб ты не ела сладкое перед обедом?
Девочка лукаво взглянула на него.
— А все же в твоих глазах определенно есть что-то мамино, — сказал Орвил, — когда ты смотришь вот так. И, наверное, она в детстве была такой же вертушкой.
— Она не была вертушкой. Мама училась в пансионе, где строгие классные дамы наказывали вертушек. — И добавила: — А я бы не хотела учиться в пансионе.
— Тебя никто туда и не отдаст. Ты пойдешь в школу или будешь учиться дома.
Орвил не разделял мнения жены о том, что девочку непременно следует отдать в школу, когда есть возможность нанять для нее домашних учителей. Агнесса считала, что Джессике следует больше общаться с внешним миром, иначе она вырастет в счастливом неведении в доме Орвила, как в сказочном замке, а после, столкнувшись с трудностями жизни, вынуждена будет отступать. Орвил не совсем хорошо понимал, что здесь подразумевается под трудностями. Будущее Джессики обеспечено, она окружена любовью и заботой, и незачем готовить ее к неведомым невзгодам. Лучше просто воспитать ее честной и доброй, ведь прежде всего она будущая жена и мать.
«Пожалуй, порою Агнессу нелегко понять, — подумал Орвил, — и все оттого, что в ней сохранились еще отголоски привычек прежней жизни». Собственно, что знает он о ее прошлом? О внешней жизни — да, по ее рассказам, по тому, что увидел он тогда в Хоултоне, а о внутренней? Да почти ничего. Ему часто казалось, что в душе Агнессы есть какая-то потаенная дверь, в которую она не впускает и не впустит никого. А ведь по природе своей она едва ли была скрытной. И они никогда не говорили о прошлом; эта тема как-то сразу оказалась под запретом, и Орвил считал, что таково желание обоих. Но иногда его беспокоила и далее раздражала явная недосказанность. Было что-то, принадлежащее только Агнессе, «ее», а не «их» жизнь. Впрочем, каждый человек имеет на это право, — говорил он себе. Главное, он не сомневался в том, что Агнесса его любит. А прошлое… Оно, к счастью, и осталось в прошлом.
