— Я подумал о чем-нибудь, связанном с канцелярской деятельностью. Ну, например, с бухгалтерией или с ведением записей под диктовку. И ты можешь не опасаться, моя дорогая. Эта деятельность не повредит твоей репутации.
Не повредит репутации?! Никто из равных ей по положению не работал! Право, эта идея не лезет ни в какие ворота. Она не собиралась в монастырь и не хотела работать, как те несчастные женщины, которые вынуждены заниматься каким-нибудь ремеслом.
— Отец, это просто нелепо. Можешь лишить меня карманных денег, как уже делал в прошлом. Но я не думаю, что стоит прибегать к подобным мерам, чтобы выказать свое недовольство. Могу себе представить, какой разразится скандал, когда станет известно, что ты заставил меня работать.
Обычно малейший намек на скандал вызывал у отца приступ мигрени и тогда он надолго запирался в своей комнате.
— К тому же я ничего не смыслю в канцелярской работе.
И у нее не было ни малейшего желания приобретать подобные буржуазные знания и навыки.
— Что можно назвать нелепым — так это твое поведение, и не только две твои последние выходки, но и многое другое, что ты совершила за последние несколько лет.
Он смотрел на нее с мрачным видом.
— Естественно, я приму меры, чтобы в обществе не стало об этом известно. Это будет в перерыве между сезонами. К тому времени все вернутся в свои загородные дома. Могу только возблагодарить Господа за то, что в отличие от многих светских простушек ты не лишена интеллекта, если даже тебе и недостает трезвого отношения к жизни. Знаешь, для женщины редкий талант — умение обращаться с цифрами. Для тебя откроется уникальная возможность использовать данный тебе Господом дар.
Неужели отец считает ее умной? Амелия подавила не подобающее леди фырканье. Как странно, что при этом он не считает ее способной выбрать себе мужа.
— Право же, крайне неприятно, что дошло до этого. Но я настаиваю, выбирай: или то, или другое!
Какой уж тут выбор? И одна и другая формы наказания одинаково отвратительны и ненавистны. Но Амелия вовсе не была дурой и потому решила: уж лучше играть роль клерка и сидеть в задней комнате какого-нибудь захудалого офиса в графстве Уилтшир, чем провести хотя бы неделю в обществе убогих монахинь, — и отец отлично знал об этом.
— Ни за что не пойду в монастырь, — сказала она, крепко стискивая зубы и сжимая в кулаки руки, опущенные вдоль боков.
К ярости Амелии, губы отца искривились в неком подобии улыбки, будто его позабавило ее высказывание, но тотчас же он кивнул сумным и важным видом. Она же предпочла отвернуться, чтобы не видеть удовлетворенного выражения на его лице.
Гарольд Бертрам сделал жест рукой в сторону двери и сказал дочери:
— Да, ступай. Пока что закончим. Я поставлю тебя в известность относительно подробностей этой работы, как только закреплю за тобой место и уверюсь в абсолютной скромности и надежности работодателя.
Амелия покинула комнату с высоко поднятой головой и спиной, прямой и неподвижной, как шомпол, хотя гордость и достоинство ее остались лежать, попранные и истерзанные, на полу кабинета.
Двадцатью минутами позже в своем доме Томас шел по коридору, на ходу избавляясь от стеснявшего его сюртука, сшитого на заказ портным; и иных частей туалета, предписываемых законами светского общества. Приступать к возлияниям было еще рано, а потому он велел дворецкому подать ему кофе в библиотеку.
К тому времени, когда он плюхнулся на диван, он уже успел отделаться от тяготившего его галстука, три верхние пуговицы его льняной рубашки были расстегнуты.
Томас с неудовольствием смотрел на письменный стол в дальнем конце комнаты. Его внимания дожидались законопроект, посвященный реформе, пачка квитанций с аукциона «Таттерсоллз» и ряд документов, касающихся судостроения и перевозки грузов. Но эта Амелия Бертрам не выходила у него из головы и мешала сосредоточиться на неотложных делах.
Он резким движением поднялся на ноги и принялся ходить от одной стены, уставленной книжными полками, до другой, позволив себе наконец подумать об истинном источнике этого недовольства. И воспоминания, которым он не предавался в течение целого года, вдруг обрушились на него.
Как только девушка вместе с отцом переступила порог бального зала, Томас тотчас же понял, кто она. Гарри Бертрам намекнул, что его дочь Амелия будет сопровождать его на ежесезонный бал к леди Каверли.
В своем сверкающем золотом платье она выглядела сногсшибательно. Высокая стройная фигура, темная грива волос, обрамляющая лицо шелковистыми прядями. Она казалась самой привлекательной женщиной в зале. Издали он не мог разглядеть цвета ее глаз — видел только высокие изогнутые брови и тонкий нос на овальном лице.
Гарри встретил его взгляд поверх толпы гостей и тотчас же вместе с дочерью направился к нему. Томас отметил ее грациозную походку и искренне, по-мужски оценил ее.
— О, Томас, — обратился к нему Гарри, подходя ближе.
Лицо маркиза расплылось в улыбке, и он протянул Томасу руку.
— Приятно видеть вас в обществе, Гарри, — отозвался Томас, пожимая протянутую руку.
Потом он представил маркиза своей сестре Мисси, присоединившейся к нему всего за несколько минут до этого.
Как только его представили Мисси, Гарри обратился к Томасу:
— Это моя дочь Амелия. Счастлив, что наконец могу вас познакомить.
Он локтем подтолкнул девушку вперед.
Мисси грациозно присела в реверансе. Томас поклонился, широко улыбнулся и сказал:
— Ваш отец очень высокого мнения о вас, леди Амелия. Я счастлив, что мне представился случай познакомиться с вами.
Леди Амелия обошлась с его сестрой в высшей степени любезно, улыбнулась ей, потом покосилась на отца. Гарри залился краской, и лицо его стало пунцовым. Тогда она переключила внимание на Томаса.
— Неужели это так? Я слышала, что вас в лучшем случае считают искателем приключений, неустанно рыщущим по городу, а в худшем — распутником, ранящим чувства женщин и девушек. От души надеюсь, что сегодня вечером вы не станете пускать в ход это свое искусство.
Томас в полном оцепенении молча смотрел на темноволосую красавицу, пока его мозг отдавал ему приказ продолжить жизненно важный процесс дыхания.
Юная дебютантка высокомерно взирала на него. Лицо ее было спокойным и холодным. И все же он различил цвет ее глаз. Они были самые синие из всех синих глаз, какие ему довелось видеть, и он заметил в них удовлетворение. Она явно наслаждалась тем, что повергла его в полное замешательство.
— Амелия, немедленно извинись перед лордом Армстронгом, — приказал Гарри Бертрам дочери самым суровым тоном.
