– Не для меня. – Он пинком открыл дверь в комнату Вайолет и бросил жену на кровать, чтобы иметь возможность захлопнуть и запереть дверь.
Он набросился на нее, двигаясь с кошачьей грацией, которой она раньше в нем не замечала.
– Я люблю тебя, – сказал он, касаясь ее губ своими, а руками залезая под юбку.
– Я больше тебя люблю, – с трудом выдохнула она, потому что те вещи, которые он с ней проделывал, наверняка должны бы запретить как незаконные.
– Но я… – прошептал он, осыпая поцелуями сверху вниз ее ногу, а затем – о, господи! – возвращаясь обратно вверх. – Я буду любить тебя лучше.
Ее одежда, казалось, сама улетучилась, но Вайолет не испытывала смущения. Было удивительно, что она может вот так лежать под мужчиной, наблюдать, как он смотрит на нее и видит ее всю – и не испытывать при этом ни стыда, ни неловкости.
– Боже, Вайолет, – простонал он, неуклюже устраиваясь между ее бедер, – должен сказать, что у меня не так уж много в этом опыта.
– У меня тоже, – выдохнула она.
– Я никогда…
Это привлекло ее внимание.
– Никогда?
Он помотал головой:
– Думаю, я ждал тебя.
У нее перехватило дыхание, и потом с медленной нежной улыбкой она сказала:
– Для того, кто это никогда не делал, ты в этом довольно хорош.
На мгновение ей показалось, что она видит слезы в его глазах, но как бы то ни было затем они исчезли, сменившись озорным блеском.
– С годами я планирую совершенствоваться, – сказал он.
– Я тоже, – ответила она так же лукаво.
Он рассмеялся, затем рассмеялась и она, и наконец они соединились.
И хотя они действительно с годами усовершенствовались, тот первый раз на лучшей пуховой перине в гостинице «Заяц и гончие»…
Был невероятно хорош.
Обри-Холл, графство Кент
Двадцать лет спустя
Едва услышав крик Элоизы, Вайолет поняла, что случилось нечто ужасное.
Не то чтобы ее дети никогда не орали. Они все время вопили, в основном друг на друга. Но это был не вопль, а крик. И причиной его был не гнев, досада или преувеличенное чувство несправедливости.
Это был крик ужаса.
Вайолет пробежала по дому со скоростью, которую можно было бы посчитать невозможной, учитывая, что она была на восьмом месяце своей восьмой беременности. Она сбежала по лестнице, пересекла холл, выбежала из дома и спустилась по ступенькам…
И все это время Элоиза продолжала кричать.
– Что случилось? – выдохнула Вайолет, наконец увидев семилетнюю дочку. Та стояла на краю западной лужайки у входа в зеленый лабиринт и все еще кричала.
– Элоиза, – взмолилась Вайолет, взяв в ладони ее личико. – Элоиза, прошу, скажи, что случилось.
Крик Элоизы перешел в рыдания, и она, зажав ладошками уши, замотала головой.
– Элоиза, ты должна… – Вайолет резко умолкла. Ребенок, которого она носила, был тяжелым и низко расположенным, и от пробежки ее пронзила резкая боль. Пытаясь замедлить пульс, она сделала глубокий вдох и обхватила руками низ живота, стараясь поддержать его снаружи.
– Папа! – провыла Элоиза. Казалось, это единственное слово, которое она могла выдавить сквозь рыдания.
У Вайолет похолодело в груди от страха.
– Что ты имеешь в виду?
– Папа, – выдохнула Элоиза. – Па-а-а-а-па-па-па…
Вайолет дала ей пощечину. Первый и единственный раз в жизни ей пришлось ударить ребенка.
Глаза Элоизы расширились, и она резко втянула воздух. Ничего не сказав, она повернула голову в направлении входа в лабиринт. И тут Вайолет увидела ее.
Ногу.
– Эдмунд? – сначала прошептала, а потом выкрикнула Вайолет.
Она побежала к лабиринту, к торчащей из входа ноге в ботинке, которая должна была принадлежать телу, которое лежало на земле.
И не двигалось.
– Эдмунд, о, Эдмунд, о, Эдмунд… – повторяла она, то ли воя, то ли плача.
Когда она подбежала к Эдмунду, то поняла: его больше нет. Он лежал на спине, его глаза были все еще открыты, но в них ничего не осталось. Он ушел. Ему было тридцать девять лет, и он ушел.
– Что случилось? – прошептала она, лихорадочно ощупывая мужа, сжимая его руку, запястье, трогая лицо. Умом и даже сердцем она понимала, что его не вернуть, но ее руки словно отказывались это принять. Она не могла прекратить трогать его… сжимать, толкать, тянуть, все это время всхлипывая.
– Мама? – Сзади к ней подошла Элоиза.
Она не могла обернуться, просто не могла. Она не могла посмотреть дочери в лицо, зная, что теперь осталась ее единственным родителем.
– Это была пчела, мама. Его укусила пчела.
Вайолет замерла. Пчела? Что значит «пчела»? Всех когда-нибудь в жизни кусали пчелы. Место укуса распухало, краснело и болело.
Но от этого не умирают.
– Он сказал, что все в порядке, – дрожащим голоском продолжила Элоиза. – Сказал, что ему даже не больно.
Вайолет уставилась на мужа, качая головой, не в силах принять происходящее. Как ему могло быть не больно? Это же его убило. Она сложила губы, пытаясь сформулировать вопрос, издать хоть какой-то звук, но получалось лишь нечто нечленораздельное. А она даже не знала, что именно пытается спросить. Когда это произошло? Что еще он сказал? Где они находились?
Какая разница? Разве теперь это имеет какое-то значение?
– Он не мог дышать, – сказала Элоиза. Вайолет почувствовала приближение дочери, а затем та молча вложила ладошку ей в руку.
Вайолет сжала ее.
– Он начал делать вот так, – Элоиза попыталась сымитировать звуки, и это было ужасно, – словно задыхается. А потом… Мама! О, мама! – Она прижалась к боку Вайолет, спрятав лицо в том месте, где когда-то был изгиб бедра. Теперь же там был живот, огромный живот с ребенком, который никогда не узнает своего отца.
– Мне нужно присесть, – прошептала Вайолет. – Нужно…
Она потеряла сознание. Ее падение смягчила Элоиза.
* * *
Когда Вайолет пришла в себя, ее окружали слуги. У всех были горестные и потрясенные лица. Некоторые не могли смотреть ей в глаза.
– Нам нужно уложить вас в постель, – деловито сказала экономка и взглянула на присутствующих: – У нас есть соломенный тюфяк?
Вайолет покачала головой, позволив лакею помочь ей сесть.
– Не надо, я могу идти сама.
– Я все же думаю…
– Я сказала, что могу идти сама, – сорвалась Вайолет, но тут у нее в животе что-то оборвалось. Она непроизвольно резко втянула воздух.
– Позвольте вам помочь, – тихо сказал дворецкий. Он обхватил рукой ее за талию и осторожно помог подняться на ноги.
– Я не могу… А Эдмунд… – Она обернулась, но не смогла заставить себя снова посмотреть на мужа. Это не он, повторяла она себе. Он не такой.
Он таким никогда не был.
Она сглотнула.
– А Элоиза? – спросила она.
– Няня уже отвела ее наверх, – ответила экономка, подхватывая Вайолет с другой стороны.
Она кивнула.
– Мэм, мы должны уложить вас в постель. Все это плохо для ребенка.
Вайолет положила руку на живот. Ребенок толкался, как безумный. Что было в порядке вещей. Этот ребенок, в отличие от всех предыдущих, пинался, толкался, крутился, икал и никогда не отдыхал. И это, наверное, хорошо, подумала она. Ему придется быть сильным.
Она подавила рыдание. Им обоим придется быть сильными.
– Вы что-то сказали? – спросила экономка, направляя ее к дому.
Вайолет покачала головой.
– Мне нужно прилечь, – прошептала она.
Экономка кивнула, а затем решительно посмотрела на лакея:
– Посылай за повитухой.
* * *
Ей не нужна была повитуха. Никто не мог поверить в это, учитывая пережитое ею потрясение и ее поздние сроки беременности, но ребенок отказывался выходить. Вайолет провела еще три недели в постели, принимая пищу, потому что так было надо, и пытаясь напомнить себе, что ей следует быть сильной. Эдмунд ушел, но у нее было семеро нуждавшихся в ней детей. Восемь, если считать упрямца в ее животе.
