Она взяла широкополую фетровую шляпу мужа, одела ее на голову, спрятав под ней волосы. Взглянув на себя в большое зеркало, Мэгги одобрительно кивнула.
Взгляд ее сместился и остановился на винчестере мужа, висевшем на оленьих рогах над камином. Она решительно сняла ружье с оленьих рогов и поставила его рядом с дверью.
Затем она начала собирать кое-что из своих вещей и одежду. Ей хотелось сложить все это в крытый фургон, который привез их с Мелвином из Канзас-Сити в Вайоминг. Она также собрала еды в дорогу на два дня: банку варенья, свежесбитое масло, и только что испеченный хлеб – все это она сложила в плетеную корзинку, добавив еще бекон, муку и сахар. Кроме того, она взяла и другие кухонные принадлежности, которые сложила в коробку. Все это также было поставлено возле двери. Затем в последний раз она оглядела всю комнату. Взгляд ее остановился на маленькой стопке крошечной детской одежды, которую она сшила для своего будущего ребенка.
Слезы снова полились из глаз, когда Мэгги начала складывать эту одежду в маленький сундучок из кедра, законченный Мелвином только вчера. Делая этот сундучок, он всегда говорил нежные слова в адрес будущего ребенка, к которому относился, как к своему. Она с любовью тогда поцеловала мужа и пообещала, что скоро снова забеременеет, и на этот раз это будет действительно его ребенок.
Он притянул ее к себе и крепко обнял, отчего она почувствовала себя желанной, защищенной и была очень ему за это благодарна. Ее снова одолели искренние сожаления о том, что она не испытывала страсти к этому прекрасному человеку.
Зная, что лучше не стоит зря тратить время на старые сожаления и, поскольку еще засветло ей хотелось одолеть несколько миль пути, Мэгги быстро вышла из дома и погрузила свои вещи в фургон.
Кудахтанье кур остановило ее. Она не могла просто так оставить там кур и петуха умирать от голода в полной заброшенности. Они стали ее любимцами.
– Я должна забрать их с собой, – прошептала она, отходя от фургона.
Зловоние курятника и спертость воздуха в сочетании с жарой и тяжелым пончо, которое давило на плечи Мэгги, сделали отлов кур и петуха и размещение их в отдельные клетки, столь тяжелой работой, что она готова была от нее отказаться.
Но, тем не менее, клетки скоро уже были привязаны к боковинам фургона, а рядом с ними висело ведро с достаточным количеством пищи для кур. Сзади фургона она привязала свою единственную корову и в последний раз вошла в курятник.
Взяв сенные вилы, Мэгги убрала лежащую солому в сторону, освободив место, где несколько месяцев назад в небольшой ямке сделала свой тайник. На то, чтобы вытащить оттуда сумку с деньгами, не потребовалось много усилий.
Наклонившись, Мэгги руками смела в сторону оставшуюся грязь и подняла сумку.
Какое-то время она смотрела на сумку, спрашивая себя, что бы подумал Мелвин, если бы узнал, что совсем рядом находится такое количество денег, на которые можно было бы купить целое ранчо.
Мэгги вновь испытала чувство вины перед мужем, потому что не рассказала ему о деньгах, взятых ею из сейфа в Канзас-Сити. Затем она отмела в сторону все эти мысли. Слишком поздно было думать о том, что могло было бы быть. Есть только настоящий момент и несколько следующих часов ее жизни.
Так многое зависит от ее спокойствия и смелости…
Выйдя снова на воздух, она спрятала сумку с деньгами в задней части фургона вместе с остальными своими скудными пожитками, затем впрягла пару волов. Мелвин говорил ей, что если индейцы подойдут к фургону, запряженному волами, то этих животных они не украдут. Они считают буйволов бесполезными. Эта мысль позволила ей почувствовать себя в большей безопасности.
Но что будет с ее коровой? Что будет с ее курами? Что, если ее из-за них остановят?
Снова заставив себя не беспокоиться о таких вещах, она залезла в фургон, подняла вожжи и, не оглядываясь назад, решительно двинулась в путь в северном направлении, не имея даже нормальной дороги, способной указать ей путь.
Всегда она слышала о том, что безопаснее путешествовать группой, но здесь она была совершенно одна, за исключением еще не родившегося ребенка, который толкался внутри ее, не сознавая тяжести данного момента. Почувствовав его шевеление, она улыбнулась, положив руку на живот. Несмотря на то, что это был плод насилия, все-таки это был ее ребенок, вскормленный ее телом. Никогда она не будет думать о ребенке, как о частичке Фрэнка.
Никогда!
Да, она была одна, но с ней остались ее воспоминания далекого прошлого о матери и отце, и всегда будет Мелвин, да упокой Господь его душу… Он заставил ее снова поверить в человека, но она спрашивала себя, сможет ли она когда нибудь по-настоящему полюбить мужчину или испытать страсть в объятиях мужчины. Она молилась, чтобы это произошло. И однажды, она надеялась, Фрэнк окончательно уйдет из ее головы, сердца и души – этот проклятый, нечистый на руку негодяй!
Но она должна решить одну задачу, прежде чем приступить к следующей. Она должна добраться до торгового поста, прежде чем начнутся схватки. Сможет ли она сделать это вовремя? Вплоть до смерти родителей, она никогда не совершала других, кроме как однодневных путешествий от своего дома. Земли отца находились примерно в тридцати милях к юго-западу от Канзас-Сити: там она родилась и выросла. Там она жила до тех пор, пока не сказала печальное «прощай» сначала своей матери, а затем и отцу. Она осталась одна и вынуждена была сама о себе заботиться. До настоящего момента ей это хорошо удавалось.
Больше всего она боялась, что ей придется рожать ребенка одной. Что, если они оба умрут?
Медленно покачиваясь, пара буйволов двигалась вперед, железные колеса катились, лязгали и вихляли в пыли. Мэгги вздрогнула, когда заметила несколько совершенно белых от солнца черепов бизонов, лежавших вдоль тропы.
Она подняла глаза к небу. Ей вспомнились слова Мелвина, которые он сказал, когда они направлялись в Вайоминг в этом же самом фургоне.
– Здесь небо – половина мира человека, – говорил он, когда смотрел вверх, затем медленно обводил взглядом все вокруг. Это была местность, едва тронутая какой-нибудь цивилизацией, кроме как индейской: дикая, свободная земля, где дули беспрерывные ветры, превращая траву в постоянно волнующуюся поверхность с серебристыми гребнями.
Муж рассказывал ей, что название «Вайоминг» происходит от индейского слова, означающего «большие речные отмели», потому что штат представляет собой водораздел с целым рядом высохших русел рек и водоемов. Бог был архитектором Вайоминга с его похожими на соборы горами и внушающими страх бесконечными прериями, затмевающими все человеческие усовершенствования.
