— А живые мы ему полезнее, чем мертвые! — назидательно добавил Эйнар Жердина.
Жердиной его прозвали за высокий рост, длинные руки и ноги, а также худощавость, при которой он, однако, был очень силен. С продолговатым лицом, высоким и широким лбом, узкими, как у многих шведов, глубоко посаженными, водянисто-серыми глазами, Эйнар не был красавцем, но Елисава знала, что Благина, внучка тысяцкого Бранемира Ведиславича, тихо умирает от любви к нему. О чем сам Эйнар совершенно не догадывался. Хотя если бы догадался и приложил известные усилия, то близкое родство с боярином-тысяцким сослужило бы ему неплохую службу.
— Ульв давно говорит, что плата, которую он получает, слишком мала и недостойна его знатного рода! — продолжал Бьёрн. — Он всегда считал, что при его родстве с вами ему было бы приличнее самому править какой-нибудь областью страны и посылать дань конунгу.
— Если бы он был полюбезнее со мной и я могла бы считать его своим другом, то, выйдя замуж, взяла бы его с собой в страну моего мужа и поставила бы управлять тем городом, который получу в свадебный дар! — ответила Елисава. Отец Ульва, Рёгнвальд ярл, таким точно образом стал управлять Ладогой, которую его двоюродная сестра Ингигерд получила от Ярослава, выходя за него замуж. — Но Ульв не слишком-то стремится со мной дружить.
— Возьми меня! — Эйнар ухмыльнулся. — Я готов принести тебе любые доказательства дружбы.
— Тогда я прикажу тебе жениться! — Елисава улыбнулась, но не стала оглядываться на Благину, которая шла чуть позади, изнывая от счастья и смущения.
— На тебе? — тихо, почти не разжимая губ, спросил Эйнар.
— Не глупи, — шепнула в ответ Елисава. — Для этого мне надо самой стать правительницей какой-нибудь страны.
— Что тебе мешает?
— Эту страну сначала придется завоевать для меня. У моего отца и так слишком много… то есть достаточно много сыновей!
Сказать, что у нее «слишком много» братьев, Елисава не могла. Шестеро сыновей Ярослава от Ингигерды воплощали силу, крепость и удачливость рода.
— Я найду тебе жену, — продолжила княжна. — Но тебе, во-первых, прежде нужно креститься…
— А ты будешь моей крестной матерью?
— А во-вторых, повиноваться моему выбору.
— Я согласен, если она будет похожа на тебя.
— Этого я не обещаю. Но если ты будешь меня слушаться, то я добуду тебе жену молодую, знатную и с богатым приданым. И ты будешь жить не хуже Ульва.
Пожалуй, такие разговоры, идущие позади них боярыни посчитали бы слишком смелыми и рискованными для девушки, но они, к счастью, ничего не понимали. А сама Елисава привыкла быть среди мужчин — братья, их товарищи, дружина всегда были вокруг нее, — как привыкла к тому, что ее никто не обидит и ее достоинство защищено достаточно надежно. В детстве она обожала «Сагу о Хервёр» и часто, отобрав у кого-нибудь из младших братьев деревянный меч, яростно рубила крапиву под тыном, изображая древнюю воительницу. Повзрослев немного, Елисава поняла, что те героические времена прошли и в нынешней жизни воительницам места нет, но поговорить с кметями и хирдманами всегда было гораздо интереснее, чем с челядинками и даже боярынями. Что они видели, кроме усадеб отца и своих мужей, что помнят, кроме собственной свадьбы, что знают, кроме способов квасить капусту?
Вон Завиша, жена сотника Радилы, и Вевея, Мануйлова боярыня, идут сзади и беседуют.
— Ты чего, матушка, вчера поделывала? — спрашивает Завиша, невысокая, с широкими бедрами, раздавшимися после рождения троих детей, но неизменно оживленная и бодрая.
— Блины жарила, — зевая, отвечает Вевея, чье крестильное имя близкие давно уже переделали в Невею. Рослая, тощая, как щепка, с вытянутым лицом, крупным носом и в придачу не имеющая детей, она и правда напоминала бы лихорадку. Невею, если бы не вполне безобидный нрав, в котором самыми большими недостатками были лень и болтливость.
— Куда?
— Не куда, а блины жарила.
— А ты умеешь блины жарить? — не поверила Завиша, прекрасно зная, что Невея по доброй воле за полезное дело не возьмется.
— Я не только умею, я лучше всех блины жарю!
— Я бы не сказала, что лучше всех.
— Если ты себя имеешь в виду, то забудь. А я блины жарю еще с таких вот лет! — Невея показала на девчонку лет тринадцати, глазевшую на разодетых знатных женщин.
— Да ты вообще не умеешь! — Завиша недоверчиво махнула рукой. — Придуриваешься только.
— А вы состязание устройте, — посоветовала им Елисава, обернувшись, а потом с лукавой насмешкой глянула на Эйнара. — Да, кстати, а ты-то почему не бунтуешь и не требуешь больше денег? Я думала, под стяг Ульва теперь встанут все свей.
— Во-первых, счастье видеть тебя я оцениваю в серебряный эйрир. В день, — уточнил Эйнар, подражая ее мнимо-деловитой манере вести беседу. — А во-вторых… Я всего четыре года как уехал из дому и хорошо помню все то, что там осталось. Я, ты знаешь, не слишком знатного рода, и с конунгами мое родство не ближе Аска и Эмблы…
— Теперь это называется — Адам и Ева! — с умным видом поправил Торлейв, который на самом деле очень смутно представлял себе разницу.
— Богатым моего отца никто не назовет, а сыновей у него семеро. Я — предпоследний, и мать едва отмолила, чтобы нас с младшим братом не унесли в лес.[4] Видела бы меня сейчас моя мать!
Эйнар гордо выпрямился и положил руки на пояс, украшенный рядом серебряных бляшек, означавших неплохое положение в дружине. К счастью, княжья дочь не видела, в какой одежде он ушел из дому наниматься на свой первый торговый корабль, идущий из Смалёнда на Готланд и далее в Новгород. Какие драные башмаки на нем были, какой потрепанный и короткий плащ, каким дрянным перекрученным ремешком он тогда подпоясывался! Теперь же он щеголял в рубахе из тонкой синей шерсти, в плаще с блестящей шелковой отделкой и серебряной застежкой, в хороших башмаках. А еще Эйнар гордился очень дорогим франкским мечом с узорной бронзовой рукоятью — свидетельством удачных походов.
— Вот за это можно купить весь хутор моего отца! — воскликнул Эйнар, показывая серебряное обручье у себя на запястье. — А ведь я ушел из дому, потому что там меня ждали только тяжелая работа и житье впроголодь! У отца было восемь коров, и только один из нас, Стейн, самый старший, мог жениться. Из нас шестерых четверо до сих пор работают на Стейна, а мы с Льотом отправились искать счастья за морями. Через год он погиб в Бретланде, — добавил Эйнар чуть погодя. — А я вот где. — Он развел руками, словно показывая площадь в стольном городе Киеве, где он стоял рядом с красавицей Елисавой, княжьей дочерью, которая внимательно слушала варяга. И правда, его история была похожа на волшебную сказку. — Мне сильно повезло, — продолжал Эйнар. — И было бы глупо жаловаться и воображать себя несчастным! Здесь у меня есть хорошая одежда, теплый дом и обильная еда, заметьте, три раза в день! И я могу разбогатеть еще больше, если буду храбр, а мой вождь — удачлив. Твоему отцу, Эллисив, не повезло с прошлогодним греческим походом, но ведь впереди новое лето.
