В Дюнкерке они сели на трехмачтовый корабль «Мармора», и с этого момента начались их несчастья. Плавание длилось два месяца, часто поднимался шторм. Четыре семьи потеряли детей, но Блумов эта беда миновала.
Однако недоброе предчувствие осталось. В Буэнос-Айресе им не разрешили сойти на берег: вспыхнула война между конфедератами, то есть жителями провинций Аргентины, объединенных в республику, и Буэнос-Айресом, не желавшим становиться частью этого государственного образования. «Марморе» пришлось вернуться в Монтевидео. Оттуда переселенцев перевезли на остров Мартин-Гарсия. Дальше пришлось переправляться на пароходах. За время этой поездки, когда люди набились в трюм, точно селедки в бочке, умерли еще две девочки. Маленький ребенок выпал за борт и утонул. Пассажирам едва удалось удержать мать, порывавшуюся броситься за ним. У Ирмелинды при виде всего этого разрывалось сердце.
Женщина закрыла глаза. «Я не должна думать об этом, не должна». Они уже двадцать лет жили в Аргентине, но она вспоминала день прибытия сюда так, словно это было вчера. Каким чужим ей показалось здесь все: и земля, и пейзаж, и растения, и небо, и невообразимые степные дали, и странные местные жители, в основном темнокожие, пришедшие на пристань поприветствовать новоприбывших. «Это наши новые соседи, — говорила себе Ирмелинда, — наши новые соседи». Она твердила эти слова вновь и вновь, точно молитву.
Вскоре прискакали всадники, сопровождавшие большие телеги. Лошади — Ирмелинда видела такое в первый раз — были впряжены так, что оглобля непосредственно соединялась с подпругами. Ирмелинде это показалось странным — и жестоким по отношению к животным.
Выгрузка тоже проходила странно. С берега на борт перебросили доски, и здешние жители набросили лассо на коробки и стали стягивать их на берег.
В первые мгновения Ирмелинда не могла оправиться от изумления. А потом случилось ужасное… неописуемое… и виноват в этом был Клаудиус Либкинд.
Ирмелинда вновь вытерла рукавом глаза.
Хотя семьи Либкинд и Блум в пути подружились, в Эсперанцу они добирались разными путями. По дороге Ирмелинда видела жителей, стоявших вдоль дороги недалеко от крестьянских хуторов, которые тут называли ранчо — ranchos. Женщины угощали ее свежим молоком, которое подавали почему-то в горшочках, сделанных из тыквы, так называемых калебасах. Детей, приехавших с новыми колонистами, эти горшочки пугали. А вот Ирмелинда едва ли обращала внимание на происходящее вокруг. Она словно оцепенела.
В первые недели и месяцы в Аргентине у нее было столько дел, что почти не оставалось времени на то, чтобы думать о случившемся, предаваться своей боли. Новая жизнь увлекла их всех, и не было времени прислушиваться к чувствам. Так, вскоре оказалось, что скот тут не такой покладистый, как в Европе. Стоило привязать быка или корову недостаточно крепко — и упрямое животное отправлялось на то ранчо, на котором выросло, и потом с огромным трудом приходилось отправлять его к законному владельцу.
Но со временем все вошло в привычную колею. После завтрака нужно было надевать на вола ярмо или впрягать в плуг лошадей и идти пахать поле. Если в семье был всего один мужчина, помогать приходилось детям. Ирмелинда видела, как пятилетние малыши вели в поводу лошадей, пока их отец с силой вдавливал плуг в землю.
Тогда они ели в основном кукурузу — утром, днем и вечером. Каждый вечер приходилось молоть кукурузу в муку, чтобы на следующий день напечь лепешек. Затем можно было посидеть у огня, поболтать и наконец отправиться спать. На керосин для ламп денег не хватало.
Приспособились колонисты и к опасностям здешней жизни: в этих землях кочевали индейцы, вольный и дикий народ, живший по своим обычаям, и потому мужчинам приходилось работать в поле с оружием за спиной.
Строя жилища, переселенцы старались поставить по четыре дома рядом и ночами выставляли дозорных.
Возникали проблемы и с соседями-аргентинцами, которые жили тут уже довольно давно. Вначале они радостно приветствовали новых колонистов, но вскоре радость сменилась жалобами на щедрость правительства Аргентины к новоприбывшим. После длительных дебатов в аргентинском сенате было принято решение распределить колонистов по разным поселениям — считалось, что если все переселенцы осядут в отдельных колониях, они создадут замкнутые сообщества, и это приведет к отчуждению населения страны. Но колонисты воспротивились, не желая идти в наемные работники на чужие ранчо или переезжать в другие деревни. Вскоре после этой маленькой победы приехали новые переселенцы из Германии. Среди них были и Амборны.
Ирмелинда нахмурилась. Она слышала от соседей, что у Франка недавно возникли проблемы с Ксавьером Амборном. По какой-то причине Герман не стал рассказывать ей об этом. Обязательно нужно будет поговорить с сыном, предупредить его. Все знали, что с Амборнами шутки плохи. Они быстрее других обрели свое место под солнцем Аргентины. Ходили слухи, что Амборны не всегда добивались своего законными путями. Если семья Ирмелинды после стольких лет все еще жила в маленьком домике, который они построили в самом начале, то Ксавьер вскоре после приезда дослужился до должности старшего рабочего на ранчо зажиточного землевладельца Дальберга и построил себе огромный дом. За все эти годы Ирмелинде редко приходилось говорить с Ксавьером Амборном, но у нее были неплохие отношения с Агнес, первой женой Ксавьера. Та была очень миловидной, доброжелательной и трудолюбивой женщиной. Она нравилась Ирмелинде. Несчастная Агнес скончалась пять лет назад. Иногда Ирмелинде казалось, что она вот-вот выйдет в свой сад. Агнес любила возиться с цветником, обожала свой сад и выращивала на грядках декоративные растения.
Ирмелинда вздохнула. Когда она говорила с Агнес, ей все время казалось, что женщина хочет чем-то с ней поделиться, но не решается. А потом однажды прошел слух, будто Агнес упала с лестницы и сломала себе шею. Некоторые говорили, что тут дело нечисто. Конечно, никто не решался высказать это предположение вслух. С Амборнами никому не хотелось связываться.
Ирмелинда отошла от окна и вновь склонилась над тестом. Вымешивая его изо всех сил, женщина вспоминала о том, как утром к ней зашла Сесилия Либкинд — впервые за долгое время. Ирмелинда уже и не могла бы сказать, когда она в последний раз была в гостях у Блумов. В любом случае это было очень давно.
— Клаудиус возвращается, Ирмелинда! — встревоженно выдохнула она.
Ирмелинда смотрела на гостью. На мгновение ей показалось, будто время остановилось. Она просто не могла пошевелиться.
