Он собирался быстро выскользнуть из кровати, пока она не обнаружила его присутствие и не обиделась» но вдруг увидел, что ее глубокие глаза уже открыты.
Она сонно улыбнулась ему:
– Ну надо же, а я-то думала что это я соня.
– Давно вы проснулись? – спросил он, дотронувшись до ее лба, чтобы проверить, нет ли у нее температуры. Она, кажется, была не такой горячей и в лучшем настроении, чем вчера вечером.
– Достаточно давно, чтобы быть признательной за то, что вы не храпите.
– Прошу прощения, что я…
Он начал извиняться, пытаясь встать, но она легко положила руку ему на грудь.
– Не стоит. Вы заснули. К тому же, если бы не это, мы оба ужасно бы замерзли, – сказала она, снова закрывая глаза.
Уже чуть менее смущенный, он не мог противостоять искушению понежиться в постели еще несколько минут. В комнате стало так холодно, что, когда он говорил, пар шел у него изо рта, а он так давно не был с женщиной…
Тепло и открытость Мюйрин были слишком большим искушением. Он не мог совладать с собой. Он снова убрал волосы с ее изящно закругленной щеки и положил на подушку рядом с ее головой свою, глубоко вдыхая ее чистый, свежий аромат. Он был мягкий, нежный, как у розы, но с легким оттенком муската.
Мюйрин нравилось ощущать объятия Локлейна, она не боялась его. Но когда он попытался переложить руку на ее не стесненную корсетом талию, она резко отпрянула.
– Господи, я сделал вам больно? – воскликнул он, вскакивая, когда дыхание ее стало тяжелым и прерывистым.
– Локлейн, это не ваша вина, правда. Я же говорила вам, что падала на корабле. Вот почему я не могу носить корсет.
– Вам нужно показаться доктору, – мягко сказал он, глядя, как она встает с кровати и направляется к уборной.
– Докторам надо платить, – ответила она через плечо, – и ничего нового они мне не скажут. Пройдет со временем.
Он с болью вспомнил все неприятности, от которых оберегал ее с того ужасного момента предыдущего дня, и погрузился в угрюмое молчание.
Выйдя из-за ширмы, она пошевелила последние тлеющие угольки в камине и подбросила еще угля.
– Позвольте мне. Вам нельзя этого делать. Особенно когда вы больны, – заявил он, поспешно вскакивая с кровати.
– У меня всего лишь пара ушибов, я не больна, – раздраженно ответила она, стараясь удержать ведерко для угля.
– Я знаю, но вы могли быть…
Она пристально посмотрела на него и рассмеялась.
– Право, ну и беспокойный же вы человек! Я заметила это еще в самый первый раз, когда увидела вас на пристани. Вечно у вас недовольный и угрюмый вид. Я думала, вы управляющий поместья, а не сама смерть.
Он выпрямился во весь рост.
– Я серьезно отношусь к своим обязанностям, миссис Колдвелл. Есть много причин, по которым необходимо вернуться в Барнакиллу, о которых, простите меня, вы ничего не знаете. Вы же не думали, что после смерти Августина я буду вне себя от радости, не правда ли?
Он снова недовольно взглянул на нее.
Она тихо вздохнула и отдала ведерко. Возможно, было глупо с ее стороны думать о нем как о друге. Как и у всех мужчин, у него было в голове одно, а на языке другое.
Она подошла к своему багажу и открыла первый попавшийся чемодан. Вытащила оттуда теплое черно-красное шерстяное платье. Из черной сумки поменьше достала чистое белье и пошла за ширму переодеваться.
Локлейн нашел свою одежду и выглянул за дверь, чтобы попросить еще горячей воды.
Она вернулась из уборной через несколько минут, ее иссиня-черные волосы струились по узким плечам и черной волной спадали к талии.
Он замер, открыв рот, околдованный ее красотой.
Она по-своему поняла его взгляд.
– Ужасно смотрится, правда? Моя сестра Элис всегда говорит, чтобы я подстригла их. Но после этого я точно не подстригу, – призналась она с легкой улыбкой, заплела волосы в тугую длинную косу, даже не глядя в зеркало, и перекинула ее через плечо с таким видом, как будто ей было наплевать на прическу.
– Нет, что вы, они не ужасны, они прекрасны. Таким волосам каждая женщина могла бы позавидовать, – возразил он и почти бегом устремился за ширму, чтобы скрыть от нее свое смущение. Что же с ним происходит?
Его бывшая невеста Тара была красавицей – каждый местный мужчина готов был просить ее руки. Светловолосая и пышногрудая, она получала предложения чаще, чем кто-либо в Фермане. Но, к большому удивлению Локлейна, она выбрала его. Однажды она застала его одного в подсобном помещении и развеяла все сомнения в том, насколько он ей интересен.
Естественно, Локлейн не мог устоять перед ее прелестями. Ему стукнуло тридцать, и он начал подумывать о том, чтобы завести семью. Их роман длился два года. Два слишком страстных, бурных года. И хотя они обручились почти сразу, ему никак не удавалось уговорить Тару назначить день свадьбы. Он надеялся, что она забеременеет, но ребенка все не было и не было. И в один прекрасный день она просто исчезла…
– С вами все в порядке? – услышал он голос Мюйрин.
– Да, все нормально. А что? Он выглянул из-за ширмы.
– Просто вы стонали. Вот, вы забыли горячую воду. Да не брызгайтесь вы так в этом холоде, дурачок. Вы же в ледышку превратитесь.
– Странно, что в тазу вода не замерзла, – отметил он, выходя за бритвенными принадлежностями, и тут же принялся за щетину на подбородке, пока Мюйрин наводила кое-какой порядок в номере и застилала постель.
Закончив уборку, она присела на маленький низкий табурет у камина, где стала греть руки, ожидая, пока он присоединится к ней.
Она мельком увидела его обнаженное тело, когда он снимал рубашку, чтобы побриться, и взял другую, чистую, которую он перекинул через ширму.
А ведь он красавчик, хотя и слишком серьезный, восхищенно подумала она. И все же, как он правильно заметил, в Барнакилле было кое-что, о чем она ничего не знала. Рано или поздно ей придется принять решение.
Но не сейчас, еще нет. Она должна знать все. Ей нужно больше информации, которую, к сожалению, может сообщить только он.
Но как она может ему доверять? Нет, это совершенно немыслимо. У нее все же еще осталась какая-то гордость. Стук в дверь возвестил о том, что принесли завтрак.
– Вы не могли бы открыть дверь, Мюйрин? Я скоро.
– Да, конечно, – ответила она, вдыхая аромат, доносившийся из-за двери.
Взяв поднос, она поставила его на маленький столик перед камином и пододвинула два стула.
Выложив еду и ничем не накрытые тарелки, она сказала:
– Локлейн, по поводу того, что я говорила вам раньше, относительно вашей угрюмости и серьезности. Извините. С моей стороны было легкомыслием так с вами разговаривать. И потом, я ведь ничего о вас не знаю… Обычно я не веду себя так глупо. Я хочу, чтобы мы забыли о том, что произошло. Но от того, что я скажу себе, будто все это – лишь страшный сон, оно никуда не денется, ведь так?
