И наконец Бог сделал это.
8 января 1777 года, из Нью-Джерси.
Уважаемые родители!
Мое долгое молчание вызвано не отсутствием сыновнего уважения, а скорее тем, что не определился, какой выбор мне сделать. Обещал никогда не скрывать от вас правды, какой бы горькой она ни была, поэтому не могу утаить от вас, что, хотя моя работа в основном связана с исцелением людей, я в конце концов связал свою судьбу с американцами, которые борются за независимость от Британии.
Мне нельзя рассказать вам в этом письме об обстоятельствах одного исключительного дела, поскольку мне снова могут поручить то же самое.
Дорогая мама, дорогой папа, прошу вас понять меня. Если вы не можете понять, тогда прошу простить меня.
Уважающий вас сын Дэниел.
Обстоятельства, которые Дэниел не мог объяснить в письме, были действительно исключительными: однажды, когда он занимался своей обычной работой в госпитале, генерал Вашингтон прислал за ним.
После случайной встречи в Кембридже ему довелось видеть главнокомандующего несколько раз, но он никогда не разговаривал с ним и даже не мечтал об этом. Его провели в маленькую, плохо меблированную комнату, где сидел генерал Вашингтон с двумя помощниками.
Генерал повернулся к нему.
– Мистер Люти, – сказал он.
Дэниел, который все еще оставался меннонитом и предпочитал, чтобы его называли только по имени, не смог преодолеть себя и произнести обычное льстивое обращение к главнокомандующему «Ваше превосходительство». Он компромиссно заменил его на «Да, сэр?».
– Правильно ли, что вы, как и большинство ваших собратьев, бегло говорите по-немецки? Верно?
– Да, сэр. Немецкий – наш родной язык.
– У меня к вам просьба, мистер Люти. Вы можете согласиться или нет, без всяких последствий или ответственности для вас, если будете против. Но дело должно держаться в секрете, понятно?
– Понятно, сэр, согласен.
Один из помощников протянул главнокомандующему Библию, но генерал отмахнулся.
– Меннониты не клянутся на Библии. Слово, данное мистером Люти, равносильно клятве, не правда ли, – он чуть-чуть улыбнулся, – Дэниел?
– Да, сэр, – сказал Дэниел, отвечая такой же слабой улыбкой.
– Мне нужен человек, говорящий по-немецки, который бы добрался до территории Трентона, смешался там с наемными солдатами и подтвердил информацию, полученную мною из других источников, затем быстро вернулся ко мне. Можете вы это сделать?
– Полагаю, что да.
– Поручение не совсем безопасное.
– Если они заподозрят вашу истинную цель, – сказал один из помощников с преднамеренной жестокостью, – вас могут повесить.
– Значит, сделаю все возможное, чтобы не заподозрили, – спокойно ответил Дэниел.
Сорок восемь часов спустя, одетый, как любой фермерский парень из Нью-Джерси в середине зимы, Дэниел отправился в Трентон в фургоне, набитом корзинами с цыплятами. Он не испытал никаких затруднений, общаясь с наемниками в отдаленном гарнизоне, которые были рады дешево купить его цыплят, а также поторговаться на своем собственном языке с этим болваном фермером.
Дэниел смог после возвращения сообщить главнокомандующему, что сведения о командире наемников, полковнике Йоханне Ролле, полученные ранее, верны: он пил так неумеренно, что редко бывал трезв и без посторонней помощи не мог добраться до кровати. Не испытывая никакого уважения к американцам как военным, полковник не подчинился указаниям командования воздвигнуть укрепления в Трентоне, даже не выслал разведывательные отряды.
Передав эту информацию, Дэниел спокойно отправился в госпиталь. Вскоре после этого, в ночь на Рождество, произошла доблестная схватка на льду реки Делавэр, а затем пришло известие о поражении наемного гарнизона в Трентоне, что явилось частью знаменитых девяти дней, в течение которых Вашингтон взял реванш за прошлые просчеты, выбив генерала Хоу из всех аванпостов в Нью-Джерси, кроме Амбоя и Брансуика.
Дэниел давал себе полный отчет в том, что сыграл совсем маленькую роль в этой кампании – просто подтвердил сведения, полученные Вашингтоном от своей разведывательной службы. Он также признавал факт, хотя и не очень важный для него, что действовал как шпион. Кроме того, информация, добытая им, была использована для военных целей.
«Вы, жители Пенсильвании, размышляйте об этом», – требовал Пейн в своем очерке, и Дэниел, размышляя, инстинктивно отозвался на просьбу генерала Вашингтона, и не потому, что он – генерал Вашингтон, а потому что он, Дэниел, поверил душой и сердцем в то же самое дело.
Ему показалось не просто совпадением, а почти чудодейственным указанием пути, когда увидел, что бумага, используемая американскими солдатами для чистки ружей, оказалась страницами Martyrs Mirror. Несколько сотен непереплетенных экземпляров этой книги стали не нужны братьям монастыря в Ланкастере, где было отпечатано американское издание 1751 года… то самое издание, которое дедушка Джейкоб подарил своему сыну Гансу в честь рождения Дэниела.
Он просил Бога дать ему какой-нибудь знак. Можно ли было надеяться получить от Него более явное указание?
По личному приказу генерала Вашингтона Дэниел стал официальным членом медицинского корпуса и продолжал обслуживать больных и раненых в течение всего 1777 года. Солдаты, лаконично выражая свою привязанность, стали называть его «док Дэн», и имя прилипло к нему, насмешливо поощряемое доктором Беном.
– Ба! Санитар – и вдруг доктор! Ты такой же доктор, как половина тех мясников, которые величают себя хирургами, – сказал он Дэниелу.
– Но я им стану, – ответил Дэниел. – Вы научите меня.
– А вот это проклятая правда! – ответил доктор Бен на ненавистном немецком, которым иногда пользовался, доставляя удовольствие Дэниелу. Этот язык раздражал его, потому что возвращал к нему воспоминания, о которых хотелось забыть.
Зима 1777-78 годов в Вэлли Фордж снова изменила жизнь и взгляды Дэниела. Погода установилась теплой, и снабжение продовольствием обещало быть хорошим, но пенсильванские фермеры, как и нью-йоркские, предпочитали торговать с британцами, оккупировавшими Филадельфию в двадцати милях отсюда: там хорошо платили наличными, и им было наплевать на страдающих голодных солдат в Вэлли Фордж! За патриотизм не платят.
В феврале 1778 года в Вэлли Фордж прибыл самозваный генерал-лейтенант барон фон Штойбен, намеревавшийся превратить сборище неопытных, непокорных провинциальных новобранцев в хорошо обученную армию. Взяв для проведения своего опыта роту из сотни человек, он быстро превратил ежедневные тренировки в развлекательное мероприятие.
